Дмитрий Новокшонов - Речь против языка

Новокшонов нашел едва ли не самый интересный способ удержаться на доставшемся ему фрагменте плиты. Он решил доказать себе и миру, что есть вполне академический способ стряхнуть с русского языка корку чужой речи – советской, постсоветской, научной, псевдонаучной, либеральной, интеллигентской. Римский воин, родивший русского офицера, должен был вернуться из далекого похода. Из далекого поля, куда добрались солдаты Красса. Вернее сказать, с полей гигантской книги (на ютубе можно в качестве внешней иллюстрации к книге посмотреть и прослушать восхитительный доклад Новокшонова об этимологии слова margo , края, поля). В книге он должен был вернуться с главным орудием русского и римского воина – с лопатой.

Этой не метафорической, а прямо-таки натуральной лопатой Новокшонов раскапывает язык психолингвистического истеблишмента. В союзники автор, я думаю, не случайно приглашает историософа-мистика Льва Гумилева. В духе пародийных биографий «Новейшего Плутарха», которого написали в заключении Л.Л. Раков, В.В. Парин и другие ленинградские филологи-классики в целях сохранения душевного равновесия и умственного здоровья во Владимирском централе. Свой язык, который нужно спасти от чужой речи, – вот цель автора. Конечно, он пишет свою книгу в гораздо более щадящей атмосфере и в неизмеримо лучших условиях. Но проблему, поднятую учеными в «Новейшем Плутархе», решает в духе античной традиции серьезно-смешной сатуры. Как они, Новокшонов и пародирует речевые стратегии современной психолингвистики, и предлагает целую россыпь вполне серьезных этимологических догадок и находок, и перехватывает любимые мотивы современных мимов от любительского языкознания, nomina коих sunt odiosa.

Маленький фантасмагорический роман из второй жизни латинского языка в морозных русских пределах, переплетенный с академическим трактатом по греко-латинской этимологии, вплетенный в инвективы по адресу современного научного метаволапюка, – это и книга-загадка, в которой на каждой странице читателю предлагается выбор: идти ли тебе за чужим стебом, глумом и троллингом или отращивать критическое ухо и критический глаз для понимания творческого порыва автора.

Пусть эпиграфом к книге Дмитрия Евгеньевича Новокшонова будет позднее стихотворение Андрея Николева (А.Н. Егунова):

Название книги выглядит как «Пчелы против меда» или «Рок против наркотиков» только для непосвященных. Русскоязычные ученые, называющие себя лингвистами и изучающие говорящего homo sapiens , давно договорились между собой, что слова «речь» и «язык» обозначают разные вещи. У немцев такого нет: понятия языка и речи у них еще слиты в одном слове – Sprache.

Согласно этому договору, а точнее установлению высокого научного начальства, «речь» – это язык в действии, а «язык» – это явление, точнее – целостное неразрывное единство или, иначе говоря, естественно сложившееся неопределенно целое из знаков (примеч. i).

Название этой книги описывает расклад, когда целостное неразрывное единство начинает действовать против естественно сложившегося неопределенно целого из знаков: речь против языка.

Для образно мыслящего читателя это противодействие можно изобразить в виде пожирающей себя от хвоста змеи. Понятно, что результат такого действия хорошим для змеи быть не может.

Однако сравнение языка со змеей все-таки слишком художественно. Змея чувствует боль, язык боли не чувствует. Потому в истории появилось немало мертвых языков и языков с сильно отъеденным хвостом. Можно сказать резче: все известные живые языки имеют отгрызенный речью хвост.

В природе есть случаи, кажущиеся людям неразумными. Например, самка богомола убивает оплодотворяющего ее самца (примеч. И), паучиха «черной вдовы» в большинстве случаев съедает самца после совокупления (примеч. iii). Знатоки жизни насекомых энтомологи считают, что самцы, когда их заживо пожирает самка каракурта, боли не чувствуют, как не чувствует боли язык, умерщвляемый речью.

В человеческом обществе подобного рода бесчувствие изучают особые виды ученых: невропатологи, психологи, психиатры и психотерапевты. Невропатологи занимаются случаями, когда страдалец не властен над своим телом. Многие из таких заболеваний сопровождаются изменением поведения и мировосприятия больного, тогда к его лечению привлекаются психиатры, психотерапевты и психологи.

Рассуждая об отношении головы и хвоста у змеи, нельзя забывать, что речь не может существовать без языка. Язык же может выжить без речи, будучи в своем носителе, пусть даже многие годы сидящем в тюрьме или являющемся отшельником.

Веками загадками речи и языка занимались филологи-языковеды. Но лишь более полувека назад часть из них, обозвав себя лингвистами (языкатыми), занялась речью и сознанием двуногих, призвав на помощь слабо знающих языки психологов, психиатров и психотерапевтов. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Вред, который нанесли увлеченные поиском истины исследователи, будет трудно преуменьшить. Однако приуменьшить его необходимо.

Среди врачей не принято называть страдания больных понятными им словами. Обманчиво и название психиатров, психотерапевтов и психологов, из которого можно сделать неверный вывод, что они изучают и лечат душу больных, слово ψυχή – псюхé в греческом языке значит «душа». Однако лишь очень редкий психиатр, психотерапевт или психолог признает, или даже допустит существование сущности под названием «душа». Для большинства из них человек есть разумное животное, обладающее сознанием. Каждый из них точно знает, что главным отличием этого животного от других является речь (примеч. iv).

Важнейшие наблюдения, изучая речь покалеченных русских солдат, сделал один из прародителей психолингвистики А.Р. Лурия:

Мало понять непосредственное значение сообщения. Необходимо выделить тот внутренний смысл , который стоит за этими значениями. Иначе говоря, необходим сложный процесс перехода от «текста» к «подтексту», т. е. к выделению того, в чем именно состоит центральный внутренний смысл сообщения, с тем чтобы после этого стали понятны мотивы [1], стоящие за поступками описываемых в тексте [2]лиц.