Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

В 70-80-е годы активизируется экспедиционная собирательская деятельность ряда уральских вузов: Уральского, Башкирского университетов, Пермского, Челябинского, Курганского и Стерлитамакского педагогических институтов, Челябинского государственного университета. Возникают региональные научные школы фольклористики под руководством В. П. Кругляшовой, Л. Г. Барага, И. В. Зырянова, А. И. Лазарева, В. В. Блажеса, Б. Г. Ахметшина, В. П. Федоровой, И. Е. Карпухина и других ученых. В рамках деятельности этих школ публикуются собрания фольклорных текстов, издаются сборники научных трудов, регулярно проводятся конференции и семинары.

В настоящее время в арсенале российской фольклористики находится огромное количество произведений несказочной прозы, с разнообразными сюжетами, богатой поэтикой. Однако до сих пор, несмотря на усилия многих исследователей, вопрос о принципах классификации такой их жанровой разновидности, как предания, остается не до конца решенным.

В свое время В. Я. Пропп высказал мысль, что «всякая классификация основывается на выделениии, установлении какого-либо одного признака», который, во-первых, «должен отражать существенные стороны явления», во-вторых, «должен быть постоянным» и, в-третьих, «должен быть сформулирован ясно и однозначно» [Пропп 1998: 179–181].

Ряду исследователей наиболее предпочтительным при анализе преданий видится тематический принцип классификации. Так, например, В. К. Соколова, использовавшая в качестве источников своего монографического исследования много уральских текстов, реализует данный принцип для создания типологии русских исторических преданий [Соколова 1970: 275–287].

Несколько иной (хотя по-существу тот же «тематический») принцип классификации выдвинут В. П. Кругляшовой [Кругляшова 1974а: 18–19]. Она принимает за основу «те сферы жизни, из которых берут материал предания и которые определяют тематическую их направленность: это труд (горнозаводское дело); борьба за социальную свободу, освобождение новых земель». В соответствии с этими «сферами жизни» В. П. Кругляшова выводит три основных разновидности (или три «раздела») преданий:

1) о новых землях и народах;

2) о труде и горнозаводском деле;

3) о борьбе за социальную свободу.

Каждый из этих разделов ученый дифференцирует на «тематические группы, которые определяют главы, в главах подтемы, которые реализуются в конкретных типах сюжетов и сюжетных мотивах» [Там же: 19].

Несмотря на всю привлекательность такого принципа систематизации, типология В. П. Кругляшовой повторяет недостатки прежних классификаций, к тому же предложенные ею три типа «сфер жизни» не охватывают всего многообразия жизни, отраженного в преданиях.

Вероятно, относительные неудачи рассмотренных выше классификаций объясняются тем, что их создатели исходили не из внутренней эстетической природы преданий, а из наблюдений над конкретным пластом устнопоэтической прозы. Эти ученые ставили на первое место познавательно-историческое ядро произведений.

Совершенно иной подход в решении проблемы классификации преданий наметил А. И. Лазарев. Этот ученый предлагает «эстетическую типологию уральских преданий», т. е. выделяет группы преданий по способу выражения заложенной в них исторической идеи с точки зрения эстетики. Как отмечает А. И. Лазарев, «историко-эмоциональные интересы их [преданий. – И.Г. ] носителей сводятся к постановке четырех вопросов:

1. Почему так называется?

2. Откуда я (мы) и как все это произошло?

3. Кто мой враг и друг? В чем мое (наше) спасение?

4. Что это? (о чудесных и непонятных явлениях).

Данные вопросы являются обобщающими, каждому из них соответствует группа преданий, связанных единством художественных принципов в изображении действительности и отличающихся в этом отношении от преданий других групп» [Лазарев 1970: 67–68]. Исходя из этого, исследователь выделяет четыре жанровые разновидности преданий:

1) топонимические,

2) генеалогические,

3) социально-утопические,

4) демонологические [Там же: 68].

Делая вывод, А. И. Лазарев замечает, что все перечисленные выше разновидности преданий «выделяются не по тематическому признаку, а по их отношению к историко-эмоциональным запросам; иначе говоря, по характеру эстетического отношения к прошлому» [Там же].

В. П. Кругляшова, критически оценивая классификацию А. И. Лазарева, пишет: «Исследователь полагает, что он учитывает эстетические запросы рабочих, <���…> а в действительности это историко-познавательные запросы» [Кругляшова 1974а: 16]. К сожалению, известный фольклорист, делая подобное заключение, оставила без внимания оговорку автора типологии о том, что «предания как произведения искусства имеют не только историко-познавательное, но и эстетическое значение», а также его тезис о принципиальном подходе к анализируемым текстам: «… устные рассказы, обладающие только историко-познавательной ценностью, мы не относим к жанру предания и выводим за пределы фольклора вообще» [Лазарев 1970: 67].

Впоследствии А. И. Лазарев вносит коррективы в свою классификацию преданий и выделяет топонимические, генеалогические и собственно исторические разновидности данного жанра [Лазарев 1978: 179].

Исходя из задачи, решаемой в данной работе, а именно – выяснения структуры и констант фольклорного сознания, реализованных в фольклорной прозе Урала, необходимо рассмотреть вопрос об особенностях возникновения местных сказок, преданий и легенд.

Многие исследователи уральского фольклора отмечали, что Урал насыщен таинственными рассказами («за каждым поворотом, за каждым камнем притаилось предание», писал Д. Н. Мамин-Сибиряк). В чем причины этого явления? Попытаемся это объяснить.

Первые русские поселенцы, как известно, пришли на «дикий» Урал. Они попали в новое для них природное окружение, в стихию. И тот «языческий» элемент крестьян-колонизаторов, который, по утверждению Д. С. Лихачева, резко снизился уже к концу того периода, который отразился в «Повести временных лет» [Лихачев 1953: 167], с новой силой поднялся в умах первопроходцев, первопоселенцев. Понятно, что пришельцы, имеющие уже достаточно высокий уровень культуры, устойчивые народно-поэтические традиции, имели собственный репертуар сказок, песен, преданий, легенд, однако в условиях заселения Урала вновь возникло мифологическое понимание мира, породившее соответствующие тексты.

Интересные размышления в связи с этим находим у П. П. Бажова в очерке «У старого рудника». Он писал, что «с помощью «тайной силы» неграмотный рабочий и старатель прошлого прежде всего хотели объяснить себе многие непонятные явления, которые приходилось наблюдать при горных работах… а условия труда… в крепостное время были самые тяжелые. В сущности это была самая тяжелая форма каторги, из которой выхода вовсе не было. В таких безвыходных условиях крепостные горнорабочие могли мечтать лишь о помощи со стороны непонятных им «тайных сил» [Бажов 1944: 17].