Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

Использование термина сплавного дела грузить (нагрузить) лишь подчеркивает связь с реальной ситуацией нагрузки барок. Еще более усиливает своеобразие уральской сказки использование слова пристань , распространенного на Урале в качестве обозначения места, на котором происходила постройка и нагрузка барок: «На якорь мы не станем, а лучше к пристани пристанем». В конце повествования после слов о гибели героя рассказчик вновь использует характерное для сплавщиков слово: «спустили Ваню в воду» (не сбросили, не опустили, а именно спустили, как спускают барки) [Зеленин 1991: 305].

Уже в начале ХХ века в уральском фольклоре наметилась тенденция к превращению сказочного повествования – с установкой на вымысел – в «сказовое», с установкой на достоверность. В записях сказок конца ХХ – начала XXI века поступки героев социально и психологически мотивированы, нарушая традиционную эстетику сказки с ее условностями, рассказчик стремится убедить слушателя, что «все было как в жизни».

В уральских записях сказок по-новому изображается и сам Урал. Если Д. К. Зеленин в начале ХХ века свидетельствовал, что действие многих традиционных сказок происходит «в Урале», а не в волшебном «тридесятом царстве-государстве»: в Урал уходят, спасаясь от гибели, брат и сестра – герои варианта сказочного сюжета АТ 450 (сказочник А. Д. Ломтев); в Урале находится Дар-гора и крепость с тремястами разбойниками; в Урале в избушке «на козьих ножках, на бараньих рожках» живет Яга-Ягишна и т. д. Под Уралом местные жители подразумевали не горный хребет, лежащий между Азией и Европой, а глухие, непроходимые, дикие места, в которых человека можно встретить лишь изредка, а чаще услышишь вой волка да трубный голос оленя. Близость этого малообитаемого и дикого пространства, по мнению Д. К. Зеленина, питала и крепила в местном населении веру во все таинственное и волшебное.

С освоением края «таинственное и волшебное» в представлениях об Урале естественно сходило на нет. Поэтому и сам топоним либо совсем исчез из сказки, либо употреблялся как средство выражения иронического отношения к ее вымыслу. Вследствие этого жанровые признаки волшебной сказки часто разрушаются и приобретают черты сказки бытовой, если не сатирической, то иронической. Иногда сказочные сюжеты контаминируются с сюжетами местных преданий и легенд, отношение к которым у рассказчиков и слушателей более серьезное, уважительное.

На характер уральского сказочно го репертуара, кроме природных условий, своеобразия быта и особенностей местной истории, оказал влияние чрезвычайно пестрый состав населения: взаимодействие различных сказочных традиций расширило круг сказочных сюжетов, образов, обобщению подверглись приемы повествования, заимствованные рассказчиками друг у друга. В восточнославянскую сказочную традицию проникали образы и мотивы из эпоса татар, башкир, мордвы, хантов и манси. У Д. К. Зеленина есть пример, когда одну и ту же сказку два разных сказочника, оба башкиры, рассказывают один как «башкирскую», другой как «русскую». В лексическом составе русских сказок в пределах одного контекста можно встретить разноязычные элементы: «айда», «под ташки», «черемис», «корчма» и т. д.

Для традиционной сказки на Урале характерно также замещение языческих персонажей (колдунов, волшебников и других «чудесных помощников») представителями христианского круга святых, ангелов и духов. Так, в г. Сатке Челябинской области в 1984 году от А. К. Нестеровой была записана сказка «Ванюшка и Еленушка» (315 = АА 315А), в которой героям помогает «старичок с небес» (ФА ЧГПУ).

Особую группу текстов составляют сказки, бытующие на горнозаводском Урале. По признанию многих исследователей, именно в заводской среде особенно бережно сохранялись элементы традиционного фольклора, в том числе сказочного. Об этом писали Е. Н. Елеонская, Д. К. Зеленин, Э. В. Померанцева, А. И. Лазарев. О богатой сказочной традиции в условиях горнозаводского Урала свидетельствуют записи, сделанные А. Н. Зыряновым, В. И. Далем, Д. К. Зелениным, Е. Н. Елеонской, В. П. Бирюковым, В. Н. Серебренниковым.

Д. К. Зеленин писал: «Очевидно, в Пермской губернии имеются какие-то особенные причины, которые способствовали лучшему сохранению здесь сказочной традиции» (по сравнению с текстами, зафиксированными на местах выхода уральского горнозаводского населения) (цит. по: [Лазарев 1988: 22]). По-видимому, хорошей сохранности традиционных форм русского фольклора способствовали не только особые условия горнозаводского быта, о которых мы писали выше, но и инокультурное (тюркское) окружение, влияние старообрядческой прослойки в среде рабочих.

По мнению А. И. Лазарева, в горнозаводских районах Урала традиционный фольклор долгое время (до конца XIX века) оставался более «каноническим», чем в центральной части России, по трем основным причинам: «а) для рабочих Урала старинные песни и сказки – память о «родине», б) быт местных заводов был «замкнутым», в течение почти целого века (XIX) его не касались веяния со стороны; в) старый фольклор переосмыслялся уральскими рабочими, благодаря чему они могли прямее и острее выражать свои социальные идеалы, не особенно опасаясь местной цензуры» [Лазарев 1988: 24]. При этом ученый отмечает приспособление традиционного фольклора к местным нуждам, что проявлялось в содержании и поэтике старинных песен и сказок.

Для нас наиболее важно то, что локализация традиционного фольклора никак не сказывалась на эстетической природе произведений: «по характеру видения мира, по способу художественного обобщения, соотнесения идеала с действительностью они ничем не отличались от национальной художественной традиции своего времени» [Лазарев 1988: 24].

Таким образом, носитель фольклорного сознания, а также исследователь-фольклорист, культуролог, реконструирующий утраченную систему мировосприятия, по отдельным мифологическим мотивам и связанным с ними образам «читает» тот иной иной конкретный текст и считывает важную для него информацию. Для носителя фольклорного сознания подобный текст выполняет функцию хранения, воспроизводства и трансляции традиции, поскольку главное в фольклоре – это его традиционность. Сам текст, ситуация его воспроизведения, включает всех участников этой ситуации в некий общий семиотический контекст, тем самым подчеркивая общность национального коллектива как единого организма. Повторяемость одних и тех же мотивов в различных устно-поэтических текстах реализует такую типологическую черту организации и репрезентации народного художественного сознания, как цикличность, многократную повторяемость одних и тех же отношений, ситуаций, «событий», транслируемую из прошлого в будущее. При этом повторяемость типологических ситуаций обусловливает возможность создания новых текстов, отражающих иной социокультурный контекст. В результате те фольклорные тексты, которые образуют общую культурную память коллектива, служат основой для генерации произведений фольклора.