Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

Далее перед нами разворачивается в полном смысле бытовая интрига: муж отправляется на поиски сбежавшей жены, а найдя ее, пытается образумить «гулену»: «Тогда Иван купеческий сын взял плеть, приходит к своей жене, взял ее за волосы и давай ее плетью охаживать. До той степени ее стегал, уж она раставралась, легла середь полу и не шевелится. А он все бузует ее. (Вот баб-то как охаживают – не слушают дак!)» (с. 155).

И по характеру поступков героев, и по используемой в тексте лексике мы можем сделать заключение о насыщении сказочного повествования бытовым содержанием.

Таким образом, в приведенных текстах представлены разные этапы эволюции тотемического образа-персонажа в уральской сказке ХХ века: девушка-лебедка / девушка-ворона / царевна-лягушка > царевна-старушка > Елена поповская дочь. В двух последних случаях, как уже было сказано выше, мы имеем дело с явлением демифологизации сказочного персонажа, что проявилось в утрате тотемическим по своему происхождению образом присущих ему анималистических черт (по крайней мере, во внешнем облике). Однако «нечеловеческая», «дикая» сущность этих образов сохраняется. Так, в сказке о Елене поповской дочери подчеркивается ее связь с «чужим» миром – она знается с Бабой-Ягой, скрывается у ее родного племянника – Харка Харковича Солона Солоныча, наконец, имеет буйный, непокорный нрав.

Современные записи уральских сказок о чудесном супруге, представленные в сборнике «Сказки Шадринского края», отражают динами ку процесса демифологизации. В сказке «Про Фифилиса-ясна сокола» (432) события вначале развиваются в традиционном для данного сюжетного типа ключе: героиня, следуя предначертанности судьбы, отправляется за мужем и отвоевывает его у соперницы. Однако реализация в тексте сказки ходульной схемы «любовного треугольника» при водит к использованию рассказчиком неожиданной иронической развязки: «Утром посадил он Бабу-Ягу на ворота и расстрелял простокишей. Унеслись они в свои края и стали жить-поживать» (с. 32). Таким об разом, несмотря на почти буквальное воспроизведение канонической структуры, финал уральской сказки разрушает ожидания слушателей. Это дает нам основание предположить, что носитель фольклора, сохраняя в памяти сюжетную канву, сменил психологическую кодировку с установки на чудесное разрешение конфликта и счастливый финал (свадьба) на их анекдотическое осмысление.

Подобного рода финальный эпизод отмечен и в другой уральской записи – в сказке «Еж-жених»: «посадили сестру на ворота и рас стреляли простоквашей. И всю сказку расстреляли» (с. 46). Многократность употребления и факт записи от разных носителей фольклора позволяет рассматривать данный финал сказки как своеобразный прием отказа от чудесного, обусловленный изменением отношения современного рассказчика к поэтике волшебной сказки.

Действие тенденции к демифологизации в современной сказочной прозе иногда приводит к тому, что сказка, лишаясь «старых» элементов, упрощается, и если в процессе бытования она не наполняется новым содержанием, новыми деталями, то повествование в ней схематизируется, унифицируется. В качестве примеров можно привести варианты традиционных сказок, записанные экспедициями Челябинского педагогического университета в последние годы: «Лутонюшка» (327F), «Мальчик с пальчик» (700). Данные сказки утратили былую занимательность сюжета (в чем лего убедиться, сравнив их с соответствующими текстами из собрания А. Н. Афанасьева – № 108, 300), создается впечатление, что они представляют собой неполный или искаженный текст.

Многократность воспроизведения и создание популярного кинофильма (1964) на основе другой русской волшебной сказки – «Морозко» (АА 480*B), уральские варианты которой зафиксированы в сборнике В. П. Федоровой (Челябинск, 1992) и в экспедиционных записях Челябинского педагогического университета, вероятно, стали причиной того, что с течением времени сказка приобрела застывшую, окаменелую форму. Ее «закрытость» для нового, для творческой импровизации в конечном счете привела к схематизации и унификации повествования, поскольку она практически не подвергается трансформации (ср. с текстом в сб. Афанасьева № 96).

Записанный в 1998 г. студентами Челябинского государственного педагогического университета текст уральской сказки «Про купца», восходящей к типу сюжета «Чудесная птица» (567), являет собой пример насыщения традиционной сказки современными, явно не сказочными деталями повествования: дети учатся в школе («Петя в третьем классе, Ваня – в первом»); на переменах они прибегают домой покушать; у каждого из них есть увлечение («у старшего было ружье, а у младшего была скрипка»); после смерти матери отец получает телеграмму; мачеха ходит с кавалером «в театры, в кино, в кафе, в рестораны»; «несколько подвыпивших хулиганов» сбрасывают Ваню в море и т. п. Но наряду с этим в анализируемом тексте сохраняются важнейшие жанровые признаки сказки: ориентация на чудесное, мотивы изгнания, чудесной помощи, наличие сказочного повтора-лейтмотива («это еще не сказка, а только присказка; сказка будет впереди»).

Представленный анализ уральских записей волшебной сказки позволяет говорить о том, что для данной жанровой разновидности сказочного эпоса в XX веке характерно отражение критического отношения к чудесному (что связано с принципиальными изменениями в сознании как рассказчиков, так и слушателей). В результате этого происходит стирание жанровых границ волшебной сказки, она приобретает черты сказки бытовой – если не сатирической, то иронической. Поступки героев социально и психологически мотивируются, что обусловлено стремлением сказочника в нарушение традиционной эстетики сказки с ее условностями представить события с реалистических позиций.

Таким образом, волшебная сказка в ХХ веке, продолжая общерусскую традицию, испытывает на себе значительное влияние тенденции к демифологизации, которая проявляется и на образном уровне, и на уровне структуры сказки, и на уровне ее языкового оформления. Вместе с тем процесс демифологизации рассматривается нами как процесс творческий, а потому не может расцениваться как разрушающий сказку.

Судьба жанров русской народной исторической прозы также связана с эволюцией фольклорного сознания, поскольку именно в нем заключена совокупность традиционных представлений, реализуемых в мотивах, образах, сюжетных линиях произведений, в устойчивом наборе художественных средств и приемов.

Особенности функционирования преданий, легенд и быличек невозможно понять без признания историчности каждого жанра и жанровой системы в целом, т. е. формы, и историчности содержания произведений – во всех его аспектах, и прежде всего в эстетическом и гносеологическом.