Алина Шокарева - Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века

Писатель В.А. Вонлярлярский отмечал, что в Петербурге каждый живет, как хочет и как может, – вращается в своем кругу, в своем ограниченном обществе. Молодые люди (потенциальные женихи) могут быть приняты всюду, в то время как их родственники не посещают всех великосветских домов. В Москве же обязательно нужно принимать всех, со всеми общаться, всем отплачивать визитами, не то кто-нибудь будет обижен, про вас наговорят невесть что и ваша репутация может сильно пострадать [87].

Москва всегда отличалась хлебосольством. А.И. Дельвиг вспоминал, что у сенатора Волчкова были длинные накрытые столы, к которым приходили обедать и малознакомые ему люди [88]. Впрочем, не всегда подобные застолья устраивались по доброте душевной – скорее, это была некая дань моде или приличиям. Так, в романе В.А. Вонлярлярского «Силуэт» описана княгиня-москвичка – пожилая женщина, которая не отказывала в покровительстве ни вдовам, ни сиротам, ни соседям по имениям, но денег не давала никому; отзывалась с отличной стороны о тех, которые часто являлись к ней откушать, впрочем, вовсе не заботясь о том, достаточно ли кушанья и сыты ли гости [89]. Автор показывает поверхностность и неискренность заботы этой «типичной московской хлебосолки». По воспоминаниям его современников, в начале столетия еще существовали действительно щедрые и гостеприимные хозяева, способные обогреть душевным теплом всех посетителей. К такому образу жизни зачастую (как у героини Вонлярлярского) примешивалось и стремление покрасоваться, похвастаться своим богатством, успешным хозяйством, христианскими добродетелями. Но следование этой традиции, характерной и для других сословий, все же налаживало взаимоотношения между дворянами, создавало некоторую поддержку со стороны людей своего круга. Укреплялись и связи между сословиями. Отказ от дома получали лишь те, кто явно пренебрегал честью дворянина. В такой неприятной ситуации оказался герой «Дневника лишнего человека» И.С. Тургенева Чулкатурин. Он вызвал на дуэль человека, в которого была влюблена дочь хозяев, и «дом Ожогиных тотчас же закрылся для меня» [90].

В Санкт-Петербурге хлебосольные хозяева встречались гораздо реже. По замечанию Л.В. Бранта, в 1839 году на Петербургской стороне жизнь и нравы оставались «во всей полноте и простоте патриархального века, – когда люди не стыдились ужинать, когда, приходя в гости, здоровались с хозяином и, уходя, прощались с ним, да благодарили за хлеб – за соль: что все в большом свете называется, говорят, „mauvais genre!” ( дурной тон ) – где нынче не в тоне все это, ни многое, многое еще, – прежде так наивно напоминавшее людям, что они братья, а не светские отношения…» [91]

Жизнь дворянской семьи в столице очень зависела от благосостояния. Выезды в свет, балы до поздней ночи (или раннего утра) были недоступны небогатым дворянским семьям. А потому и просыпались в таких домах рано, жили скромно и тихо, занимаясь хозяйством и воспитанием детей. Вот как описывает жизненный уклад в доме своей бабушки Екатерина Владимировна Новосильцева: «В восемь часов пили чай. Вера Васильевна (тетя) хлопотала о хозяйстве, бабушка начинала свою долгую молитву, Катя с сестрой Олей занимались в своем флигеле. А Надежда Васильевна (старшая тетка) отправлялась гулять, то есть обходить знакомых соседей, но прежде еще сходив к ранней обедне. Около часа все собирались в чайной. Обеденный стол был накрыт в два часа. Затем все семейство отдыхало, а девочки уходили в свой флигель. В шесть часов все собирались в гостиной, где Вера Васильевна разливала чай. В тридцатых [1830-х] годах бабушка уже никуда не выезжала, кроме церкви, но ранее всегда по вечерам отправлялась в гости. Вечер проводили в семейном кругу. Надежда Васильевна или сама уезжала в гости, или приглашала какую-нибудь соседку. В десять был ужин, а потом все отправлялись по своим комнатам (только Катя убегала к Вере Васильевне и часов до двух с ней говорила)» [92]. Обращает на себя внимание размеренность жизни, неторопливость, некоторая патриархальность такого жизненного уклада.

Писатель М.П. Бибиков так рассказывает о распорядке дня в доме своей московской бабушки. Мальчик просыпался утром и звал бабушку («бабу Анну»), она подходила к его кроватке, с помощью прислуги растирала ребенка полотенцем, смоченным в вине, и расчесывала. Затем они с бабушкой молились (читали «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и молитвы о здравии всех сродников), потом шли пить чай – внуку давали горячего молока с водой и сахаром (эту смесь величали «чаем» и подавали в маленьком приборе, на специальном подносе). После чая все дети бабушки приходили в ее флигель из большого дома пожелать ей доброго утра: они по старшинству подходили целовать бабушке руку, а она их целовала в лоб. Обедали во флигеле с бабушкой в полдень, а дяди и тети позже – в большом доме. Затем бабушка отправлялась вздремнуть, а внук играл в комнате с няней и девушками, которые рассказывали ему сказки о Бове Королевиче, Илье Муромце, о судье Шемяке. К чаю все опять сходились у бабушки, и у каждого за столом было свое место, а после читали житие святого того дня [93].

В Петербурге распорядок дня был совсем иным. Писательница М.А. Корсини запечатлела жизненный уклад Северной столицы в образе одной из своих героинь, которая вставала во втором часу пополудни, беседовала с дочерью, давала хозяйственные распоряжения, обедала, затем ей следовало собираться в гости или самой ждать их появления, чтобы провести остаток дня за картами [94]. Дополняя этот образ, О.И. Сенковский (творивший под псевдонимом Барон Брамбеус и не чуравшийся банальных нравоучений) так характеризовал типичную светскую даму Петербурга: «А что касается до Анны Петровны, то она румянилась, наряжалась, ездила с визитами, днем развозила сплетни, ввечеру разливала чай. Об ней сказать нечего: она была настоящий женский – 0, нуль» [95]. Также и А.П. Глинка сетовала на то, что ежедневными занятиями дамы высшего света были «визиты без цели, болтовня, пересуды под названием causerie» [96](непринужденный разговор – фр. ).

Из этой галереи скучающих женских типов мемуаристами отдельно выделяется «светская львица». Она активна, в противоположность пассивной добропорядочной христианской супруге. Сочетание в общественном сознании православных норм и великосветских представлений требовало от «светских львиц» особой деликатности и чувства меры, чтобы не прослыть дурными женщинами.

Исследователи понятия «повседневность» отмечают, что сплетня представляет собой вымышленный рассказ о необычном, неповседневном [97]. Таким образом, она подчеркивает представления о норме и обыденности. При общей любви к сплетням в столицах женщине крайне сложно было сохранить безупречную репутацию. В основном сплетни касались интимной жизни: всем было известно, что за закрытыми дверями самого благовоспитанного дома могли проходить бурные любовные романы, совершались измены и недозволенные сцены. В идеале и женский будуар, и гостиная должны были быть безупречны с точки зрения нравственности. И чем красивее была женщина, тем осмотрительнее приходилось ей себя вести, оберегать честь – свою и своей семьи, не давать ни малейшего повода для слухов – но при этом всякий раз вызывать восхищение у противоположного пола.