Роберт Конквест - Жатва скорби

Еще более поразительным было «исследование» старейшин западной общественной науки Сиднея и Беатрисы Вебб в их большой работе, обобщающей события и процессы, происходящие в Советском Союзе.[ 31]

Они посетили страну в 1932-м и 1933 гг. и проделали огромную работу, чтобы создать полную, здравую и научно документированную книгу о том, что в ней происходит.

Начнем с того, что они относятся к крестьянству с той же враждебностью, какую мы отмечали у большевиков. Веббы говорят о «характерных для крестьян пороках, таких как алчность, хитрость, о вспышках запоя с последующими периодами праздности». Они одобрительно говорят о намерении превратить этих отсталых людей в «общественно полезных соратников в работе над намеченным планом справедливого распределения между ними общественного продукта.»[ 32] Они говорят даже о «частично насильственной» коллективизации, являющейся «конечной стадией» крестьянских восстаний 1917 года![ 33]

«Целью коллективизации было „искоренение десятков и даже сотен тысяч семей ненавистных всем кулаков и непокорных донских казаков“[ 34]. (Какой-то отрывок официальной пропаганды о раскулачивании они называют «немудреным рассказом крестьянки».)[ 35]

Веббы считают, что последняя фаза раскулачивания была необходима потому, что кулаки не желали работать и до такой степени разложили деревню, что их надо было выслать в отдаленные районы, чтобы заставить трудиться или участвовать в чем-то полезном, и это было «прямым, спешным и целесообразным способом избавления от голода». Они делают вывод, что «искренний исследователь обстоятельств и условий может прийти к не столь уж безответственному заключению, что… советское правительство едва ли могло действовать иначе.»[ 36]

Их энтузиазм вызывает омерзение, когда, например, они делают заключения, что раскулачивание с самого начала предполагало вышвырнуть из дома «примерно около миллиона семей» и позволяют себе заявлять, что «велика должна была быть вера и сила воли у людей, которые в интересах того, что они считали общественным благом, смогли принять такое важное решение.»[ 37] При желании можно то же самое сказать о Гитлере и его «окончательном решении».

Однако все, что было сказано до сих пор Веббами, лежит в сфере истолкования, интерпретации. Когда же дело доходит до самих фактов, то Веббы задаются вопросом, «был или не было голода в СССР в 1931–1932 годах?» И тут они цитируют «вышедшего в отставку чиновника высокого ранга в правительстве Индии» (видимо, Мейнарда), который сам занимался районами голода и сам посещал те места, где условия были наиболее тяжелыми, и не обнаружил там ничего, что он мог бы назвать голодом[ 38]. Их выводы основываются на официальных отчетах или на беседах с журналистами, английскими или американскими, имен которых они не называют, и сводятся к следующему: «Частичная неудача с урожаем сама по себе не была настолько серьезной, чтобы вызвать настоящий голод, кроме, может быть, отдельных районов, где эти неудачи были особенно велики, но таких было относительно немного». И они приписывают (совершенно ложно) сообщения о голоде «людям, которые редко имели возможность проникать в районы, охваченные голодом»![ 39]

Но даже признаваемые ими незначительные нехватки продовольствия Веббы приписывают «нежеланием сельских тружеников сеять… или собирать пшеницу после жатвы.»[ 40] Они даже говорят о «населении, явно виноватом в саботаже»[ 41], а вот на Кубани «целыми деревнями упрямо уклонялись от сева или жатвы»[ 42]. Они даже изображают «крестьян-единоличников», которые «назло выбирали зерно из колоса или просто срезали целый колос и уносили его к себе в тайники; такая бесстыдная кража общественной собственности.»[ 43]

Они приводят без всякого комментария признание одного из мнимых украинских националистов, которое цитировал Постышев, что именно эти националисты своей агитацией и пропагандой добивались саботажа урожая в деревнях[ 44]. Заявление Сталина на январском пленуме 1933 года о дальнейших мерах по изъятию не существующего зерна на Украине Веббы рассматривают как «кампанию, которая по смелости мысли и силе исполнения и по размаху ее операций не имеет, с нашей точки зрения, аналогии в анналах мирного периода истории какого-нибудь правительства»[ 45].

Что же касается источников, на которые опираются Веббы, то они часто ссылаются, например, на «компетентных исследователей». Они приводят высказывание одного из таких «компетентных», который заявляет, что теперь крестьяне хотят иметь собственный дом или плуг не больше чем рабочий хотел бы иметь свою собственную турбину, а предпочитают они вместо дома и плуга получать деньги, чтобы жить лучше – у них «духовная революция».[ 46]

По поводу коллективизации Веббы одобрительно цитируют коммунистку Анну-Луизу Стронг, которая в противовес существующему на Западе предположению, что высылка кулаков была делом рук «мистически вездесущего ГПУ», пишет, что решалась она на «деревенских собраниях» бедняков и сельскохозяйственных рабочих, которые составляли списки кулаков, препятствовавших коллективизации с помощью силы и жестокости, и «просили правительство выслать их… Я лично посещала такие собрания, и они были юридически более серьезными, а обсуждения, проходившие на них, были более уравновешенными, чем любой судебный процесс, на котором я присутствовала в Америке.»[ 47]

Излюбленным источником Веббов в их анализе периода голода является корреспондент «Нью-Йорк таймс» Уолтер Дюранти, деятельность и влияние которого заслуживают специального рассмотрения.

Как ближайший западный сотрудник в изготовлении советских фальсификаций, Уолтер Дюранти достиг всех возможных привилегий, вплоть до похвал самого Сталина и интервью с ним. И одновременно он пользовался безмерным поклонением в значительных кругах Запада.

В ноябре 1932 года Дюранти объявил, что «нет ни голода, ни смерти от него, и не похоже, чтобы это произошло в будущем».

Когда же о голоде стало широко известно на Западе и о нем писали в его же газете и его же коллеги, он перешел от отрицания к преуменьшению. Все еще не желая признать голод, он теперь говорил о «плохом питании», о «нехватке продовольствия», о «пониженной сопротивляемости».

23 августа 1933 года он писал: «Всякое сообщение о голоде в России является сегодня либо преувеличением, либо злостной пропагандой», и дальше: «Нехватка продовольствия, которую в последний год испытывает почти все население и, в особенности, хлеборобные области – Украина, Северный Кавказ, район Нижней Волги, – привела к тяжелым последствиям – большой потере жизней». Он прикидывает, что число смертей почти в четыре раза превышает нормальное: в перечисленных им областях обычная цифра «составляла 1 000 000», а вот теперь она, вероятно, «по меньшей мере, утроилась».