Хэммонд Иннес - Конкистадоры. История испанских завоеваний XV–XVI веков

Атауальпа, сидя в носилках и возвышаясь головой и плечами над возмущенной толпой, вполне мог видеть, как Писарро уронил платок. Он не мог не заметить поднявшийся от пушки дым, и затем раздался грохот и пушечный выстрел скосил в ряд его воинов. Это был сигнал, в ответ на который тут же прозвучал боевой клич испанцев – «Сантьяго!». Огонь аркебуз звучал, как разрывы петард, ясно и четко, накладываясь на нарастающий гул атакующей конницы. На площадь неслась испанская пехота, сверкая клинками в лучах заходящего солнца, – сперва сверкала сталь, затем заалела кровь, стекающая ручьями, – а они врубались и врубались в стену беззащитных человеческих тел.

Индейские вожди погибали, сражаясь голыми руками, пытаясь защитить Атауальпу. Слуги же его и часть невооруженных телохранителей с такой силой в панике навалились на каменную стену, что проломили ее и вырвались в луга, преследуемые всадниками. Те же, кто остался в западне стен, были все убиты, и даже испанские очевидцы не отрицают, что испанцы в течение получаса рубили беззащитных индейцев, не прекращая бойни, пока солнце не опустилось за горы. Испанцами овладела такая жажда крови, что Инку спасло только вмешательство самого Писарро и нескольких его помощников.

Резня в Кахамарке в тот трагический вечер 16 ноября 1532 года обесчестила испанское рыцарство в глазах всего мира. Само нападение, возможно, оправдывают сложившиеся обстоятельства – что еще могло сделать маленькое, но отважное войско перед лицом такого ошеломляющего неравенства сил, чтобы обрести преимущество? Но чудовищную жестокость испанцев, их бесчеловечное поведение в Перу история называет своими именами. Резня в Кахамарке стала символом тех деяний, что происходили позже, и суровый приговор истории, принявшей и оправдавшей множество подобных жестокостей, совершенных по приказаниям более великих полководцев, нежели Писарро, объясним/

Испанцам, только что завершившим долгий, изматывающий марш через незнакомую горную цепь, ожидание в тот субботний день должно было показаться бесконечным. Едва ли удивительно, что некоторые из них потеряли мужество при виде громадной армии индейцев, расквартированной у горячих источников. Однако, как Писарро откровенно сказал им, отступать было уже слишком поздно; единственная надежда заключалась в том, чтобы, подобно Кортесу, захватить в плен самого Инку. С самого начала его план состоял именно в этом, и в пятницу вечером он изложил его на военном совете. Сарате пишет, что индейцы превосходили испанцев численно в двести раз: «Однако, невзирая на это, он и весь его отряд были горячего нрава и обладали великим мужеством. В ту ночь они утешали друг друга, возлагая единственную надежду свою на Господа, а после этого они занялись подгонкой доспехов и прочих принадлежностей, не заснув и не отдохнув на протяжении всей ночи». Скорее всего, они спали, как всегда положив рядом доспехи и выставив часовых. Однако в лагере индейцев движения не наблюдалось, и ночь прошла спокойно. На рассвете Писарро изложил свою диспозицию. Общественные здания представляли собой большие залы с открытыми дверными проемами, идеальные для укрытия войск. Кавалерия, разделенная на два отряда под командованием Эрнандо Писарро и де Сото, заняла два из этих зданий, пехотинцы заняли третье, а Кандиа с несколькими солдатами и двумя фальконетами расположился на нижних склонах Руми-Тианы, получив таким образом господство над открытым треугольником площади. Писарро оставил при себе двадцать отборных солдат, которые должны были действовать в качестве независимого отряда под его личным командованием.

После полного разбора диспозиции и инструктирования каждого солдата отслужили мессу, «и все с энтузиазмом присоединились к гимну „Exsurge, Domine“. После этого все разошлись по своим постам. Медленно текли часы, и солдаты провели их, обдумывая все преимущества противника и собственные слабые места. Только после полудня наблюдатели доложили, что Инка двинулся. Находясь на расстоянии полумили, процессия внезапно остановилась. Стали появляться первые палатки. Наконец прибыли новости, что Инка не войдет в Кахамарку раньше следующего дня. Однако к этому моменту напряжение ожидания стало невыносимым.

Педро Писарро, паж и родственник генерала, пишет, что ответ его господина Атауальпе «осуждал изменение его намерений», что «он обеспечил все для его приема и ожидал, что будет ужинать с ним в этот вечер». Однако в ответе должно было содержаться что-то еще, что-то более важное, что могло убедить Атауальпу явиться в Кахамарку безоружным. Прескотт пишет: «Он был абсолютным властителем в собственной империи, и он, вероятно, не мог поверить в дерзость, с которой горстка людей задумала нападение на могущественного монарха посреди его победоносной армии». Великий историк мрачно добавляет: «Он не знал нрава испанцев». Эта неспособность индейцев осознать владевшую вторгшимися чужаками одержимость – постоянно повторяющийся мотив в истории конкисты; а ведь и ацтеки, и инки были так же малочисленны, когда начинали строить свою империю. Единственное возможное объяснение – то, что абсолютная власть ослепляет деспота и заставляет его забыть историю собственного народа.

Итак, солнце инков закатилось за вершины Анд. Атауальпа безоружным пришел в Кахамарку. И в тот вечер он действительно ужинал с Писарро, в качестве его пленника, в одном из залов центральной площади, где были безжалостно перебиты его люди. В воздухе витал запах смерти и крови. И будто бы он сказал: «Такова военная удача», – как мавры Гранады сказали бы: «Такова воля Аллаха». Однако эта фраза, так же как и то, что Атауальпа выразил восхищение хитростью Писарро, представляет собой конечно же интерпретацию испанских историков, призванную поддержать мнение о том, что Писарро, сделав то, что сделал, только предвосхитил жестокие намерения самого Атауальпы. Херес очень старательно объясняет, что все спутники Инки скрывали оружие под хлопковыми рубахами, в том числе камни и пращи, «и все это наводило на мысль о предательских замыслах».

Каковы бы ни были намерения индейцев – ведь нет никакой уверенности в том, что они действительно замышляли уничтожить испанцев, – однако поведение Атауальпы в плену не вызывает у нас и тени того сочувствия, которое мы испытываем к Моктесуме. История завоевания Перу вызывает удивление и грусть, так как пассивность настолько была в крови перуанских индейцев, что они утратили всякую инициативу и потеряли волю к сопротивлению. В Кахамарке испанцам позволили разграбить лагерь и угнать огромные стада домашних животных, собранные пастухами в качестве провианта для армии инков. Индейские воины, казалось, были ошеломлены до полной неподвижности; в конце концов они просто разбежались, не сделав никакой попытки освободить Атауальпу.