Лев Гумилев - Хунну в Китае

Но тут мы натолкнулись на основную проблему этнологии: что такое этнос? Все народы имеют предков, восходящих к палеолиту; большинство народов, исчезая, оставляет потомков. Этногенез хуннов — только фрагмент этнической истории человечества; в нем, как и в других отдельных случаях, частное перепутано с общим настолько, что расчленить одно от другого невозможно. Поэтому отошлем читателя к нашим специальным рассуждениям о природе этноса и ритме этногенеза, а пока попытаемся ответить на поставленный вопрос: гибель хуннов случайна или закономерна?

Во второй половине V века хуннский этнос исчез в четырех районах, не похожих друг на друга ни по природным условиям, ни по населению, ни по культуре. Точнее, погибли четыре народа, в которых хунны присутствовали как необходимый компонент. Это скорее говорит о том, что хунны несли в себе зародыш гибели. Но это не значит, что сами члены хуннского этноса были неполноценными людьми. Как только исчезла этническая целостность, они нашли для себя возможности существования в рамках других этнических целостностей. Так, акациры смешались с сарагурами и породили древних болгар; ганьсуйские хунны вошли в состав орды тюркютов Ашина; чуйские племена поддерживали величие Западнотюркютского каганата и выделили из своей среды героическое племя тюрков-шато, в Х веке вновь овладевшее Китаем. Наконец хунны, оставшиеся в Ордосе, Шэньси и Шаньси, смешались с табгачами и разделили судьбу империи Тоба-Вэй, что принуждает нас вернуться к истории зоны этнического контакта, чтобы проследить исчезновение народа, хронологически отставшее от падения его политической самостоятельности.

П. Будберг, отмечавший кровные связи хуннов с табгачами, датирует последнее самостоятельное выступление хуннов в Шаньси 525-526 гг., когда их вождь Лю Ли-шэн принял титул хана [335].

Правда, самоназвание этого племени было не хунну, а «ши ху», или, в другом месте текста, «горные ху», что дает повод усомниться в их генеалогии, но их этнокультурная принадлежность к хуннской культуре сомнений не вызывает. По-видимому, это был реликт, сохранявшийся на северной окраине империи Вэй до VI века. Это последнее упоминание о хуннах как об отдельном народе. Оно в сочетании со всеми высказанными соображениями дает нам право проследить последнюю страницу истории этнического контакта в эпоху, когда межплеменные коллизии уступили место социальным.

За двенадцать лет своего царствования Тоба Сюнь боролся разве только что с пьянством. Эта откровенная пассивность правительства, равно терпевшего даосов и буддистов, позволила последним полностью овладеть общественным мнением страны. Даосы успели опостылеть всем — и китайцам, и «варварам», а буддизм был ничей и годился для всех, кто нуждался в утешении. А кто в нем не нуждался!

В 465 г. на престол вступил Тоба Хун I. Он был искренний и ревностный буддист, ознаменовавший свое царствование сооружением не дворца или парка с павильонами для наложниц, а гигантской статуи Будды, на которую пошло неимоверное количество меди и золота. Впрочем, набожность не помешала ему удачно разрешить сложные проблемы внешней политики. В 466-469 гг. табгачи победили южных китайцев, заняли Шаньдун и провели границу по реке Хуай, а в 470 г. нанесли поражения тогонцам и жужаням, чем заставили тех и других приостановить грабительские набеги на империю Вэй. В 471 г. Тоба Хун отрекся от престола в пользу своего малолетнего сына и ушел в буддийскую обитель спасать душу, но продолжал руководить политикой, к великой досаде своей жены, императрицы Фэн [336], ставшей регентшей. В 475 г. царь-монах издал указ, запрещающий приносить в жертву животных, так как в любом из них может оказаться душа человека (путем метампсихоза). Другим указом он воспретил казнить родственников преступника, как это практиковалось в Китае, ограничиваясь казнью самого виновника. Но среди первых же нескольких чиновников-плутов, которых он казнил, оказался фаворит императрицы Фэн. Эта энергичная дама вскоре отравила своего мужа и взяла власть в свои руки (476 г.). Политическая линия при этом не изменилась.

Достигнутый компромисс с буддийскими монахами дал возможность Тоба Хуну I усилить нажим на своих китайских подданных. В 465 г. был запроектирован закон о землепользовании и рабовладении. Неизвестно, был ли осуществлен этот закон, но сам смысл его говорит о многом. Согласно этому закону, предполагалось ввести земельные наделы — по 80 му мужчинам и по 40 му женщинам во временное пользование; по достижении мужчиной предельного возраста — 66 лет надел возвращался в казну. Надо думать, что наделялись не все подданные империи, а только сяньбийские воины, на что указывает установление предельного возраста держателя надела: старики для службы не годились. Таким образом, можно рассматривать надел как бенефиций — раннефеодальное учреждение. Тот же закон ограничивал рабовладение: свободным людям (т.е. простым воинам) и мелким чиновникам разрешалось иметь до 60 рабов, а знати — от 100 до 300 [337]. Интерпретируя смысл этой реформы независимо от того, осуществилась ли она, мы видим, что направлена она была против китайской земельной аристократии. Именно в северных районах Китая располагались громадные латифундии, приобретенные пограничными генералами, образовавшими чиновные династии вроде Юаней или Ма. Обрабатывались эти земли либо крестьянами, которых всемогущие вельможи могли к этому легко принудить под любым предлогом, либо рабами из военнопленных. Обращение с рабами было весьма жестоким, например, однажды за прелюбодеяние раба с рабыней хозяин хотел их казнить, но, сжалившись, лишь наказал влюбленных, дав обоим по 40 палок [338].

Очевидно, что табгачи, овладев Северным Китаем, ликвидировали китайскую земельную аристократию, и из латифундий составился земельный фонд казны. Первое время кочевники жили за счет своих стад и военной добычи: война кормила войну, но долго так продолжаться не могло — нужно было изыскать внутренние средства для содержания постоянной армии. Эти средства могла дать земля, обрабатываемая рабами. Итак, земельная реформа Тоба Хуна I была своеобразным феодально-рабовладельческим гибридом, позволявшим приостановить завоевательные, т.е. грабительские войны и перенести центр тяжести на эксплуатацию уже завоеванных территорий. Такая система была равно не похожа ни на китайскую (значит, китаизация табгачей была чисто внешней), ни на хуннскую, где, как известно, хозяином земли был род. Она проистекала из принципа «орды», т.е. формы военной демократии «варваров», и из фактической необходимости кормить досыта войско, не давая воинам отвлекаться от военных упражнений мирным трудом. Возможность продажи земли отпадала, так как с III века в самом Китае натуральный обмен заменил денежный. В качестве денежных единиц стали употребляться зерно и ткани, а у кочевников — шкуры и скот. Последний без земли не мог быть накоплен [339].