Людмила Ивонина - Герцог Мальборо. Человек, полководец, политик

Королева горячо этот билль поддерживала. Мальборо и Годолфин тоже были за него, а вот Сара — категорически против. Религиозные взгляды герцогини ее знаменитый потомок Уинстон Черчилль характеризовал как агностицизм. «Слово «церковь» ничего не значит для меня в устах тех, кто из нее делает много шума… и устраивает гонения на диссентеров. Тори, или партия церкви, как королева предпочитает называть их, ослабляют авторитет суверенной власти в глазах подданных», — считала Сара. Когда она узнала, что муж собирается поддержать билль, то не на шутку разгневалась. Дошло до того, что она оборвала с ним все контакты. Джон признавался Годолфину, что «недоброе отношение леди Мальборо делает его несчастным», и просил его выступить в роли посредника. Скоро все в окружении четы Мальборо знали об их ссоре и, что вполне понятно, сочувствовали мужу, а не жене. В конце концов Сара заставила себя пойти на официальное примирение с виновным (в этом она не сомневалась!) супругом. Вне двора их отношения по-прежнему оставались холодными.

8 апреля 1704 года пребывающий в полном унынии Джон Мальборо покинул берега Альбиона, чтобы осуществить свою авантюрную и, как окажется, самую знаменитую кампанию.

Лето — триумф природы, время, когда начинает приносить плоды то, что раньше цвело. В жизни человека тоже есть свое лето, но не у каждого результаты его предыдущей деятельности превращаются в триумф. Лето Мальборо напоминало календарное лето, по воле судьбы оно даже совпало с ним по времени. Битва при Бленхайме, принесшая ему мировую славу, состоялась в начале августа.

Дело, начатое в угнетенном состоянии, редко заканчивается удачей. Безразличие — бич победы, но, к счастью, все изменилось, когда в маленьком немецком городке Мальборо инспектировал свои войска перед долгим и ответственным маршем. Его сердце наполнялось гордостью и уверенностью в будущем, когда он смотрел на прекрасно экипированных, хорошо обученных солдат. Однако более всего его выходу из депрессии способствовала Сара. В первом письме, полученном им сразу после высадки на континенте, она написала, что просит забыть ее, но почти сразу пришло второе письмо, и в нем было совсем иное. Сара писала, что любит его и хочет быть только с ним. Если бы не война, Джон тут же полетел к ней на крыльях своего счастья. Удивительная, не замершая и не переродившаяся в чувство простой супружеской привязанности любовь, как будто не прошли годы…

Ссора с женой, однако, не прошла даром. Мальборо вдруг разом ощутил напряжение последних лет, которое, казалось бы, выдерживал без труда. С этого времени он часто впадал в жестокую депрессию и страдал невыносимой головной болью.

Не хотелось бы вводить читателя в заблуждение и повторять миф о том, как это делают многие биографы Мальборо, что исключительно герцогу принадлежит идея идти маршем на Дунай. Да, это он разработал план неординарной военной кампании, но справедливости ради стоит сказать, что он был не один.

В литературе существует мнение, что убедил Леопольда и герцога Мальборо сделать Баварию объектом военной кампании 1704 года советник императора граф Вратислав. И он же предложил принцу Евгению Савойскому возглавить имперские военные силы, шедшие на соединение с англо-голландскими войсками. В любом случае граф Вратислав, с июня 1703 года находившийся в армии Мальборо и бывший в постоянной переписке с принцем Савойским, способствовал будущей крепкой дружбе двух военных гениев.

Тут необходимо сказать несколько слов о положении Австрии. С самого начала 1704 год стал беспокойным для Вены. Австрийские земли — ядро Священной Римской империи — подверглись опасности с двух сторон. Помимо Людовика XIV и Макса Эммануэля существовала еще перманентно мятежная Венгрия. Неудивительно, что полтора столетия спустя именно венгры изменят название австрийского государства. Но и в январе 1704 года голландский посол Хамель-Брунинкс писал Хейнсиусу, что в Вене дела столь плохи, что, кажется, Габсбурги близки к своему падению.

Венгрия была «умиротворена» в 1697 году, но спокойствие оказалось весьма зыбким. Навязанная Веной конституция, утверждавшая наследование венгерской короны младшей ветвью Габсбургов, увеличение налогов, гонения на протестантов, конфискация земель и т. п. стимулировали попытки венгерской знати возродить старые свободы и привилегии. Ситуация обострялась крестьянскими выступлениями. На этом фоне Венгрии лишь требовался новый лидер.

Трансильванский князь Ференц II Ракоци, казалось, был рожден для этой роли. Суждения об этом человеке и сегодня весьма противоречивы: он то «воплощение патриотизма», то «аморальный представитель анархии». Но его способность быть лидером никогда не подвергалась сомнению. Ракоци одним из первых европейских правителей признал завещание покойного испанского монарха в пользу герцога Анжуйского и наладил постоянную переписку сначала с государственным секретарем военного ведомства Франции Барбезье, а затем и с маркизом Торси. В случае вооруженного выступления против Габсбургов Версаль в ноябре 1700 года обещал Ракоци выплачивать 400 тысяч флоринов ежегодно.

Ракоци поднял штандарт в мае 1703 года, однако серьезно восстание началось лишь в июле, когда его восьмитысячная армия почти свободно прошла через всю Венгрию и Трансильванию, вступая в стычки с имперскими гарнизонами и смещая представителей центральной администрации. К концу года она достигла 70 тысяч человек, против которых император мог выставить не более 12 тысяч солдат, оторвав их от сражений на западе. Версаль был несказанно рад такому обороту событий, и Торси распорядился выдать венгерскому вождю первые субсидии. Повстанцы начали совершать военные рейды в направлении Вены. Дело дошло до того, что вокруг Вены, дабы противостоять Ракоци, были сооружены новые фортификации, а в Венгрию были переброшены войска с других военных театров. Возникали серьезные опасения, что Франция, Бавария и Венгрия смогут скоординировать свои действия, и тогда Леопольд окажется на грани краха. Об этом императору говорили английский и голландский послы. Чтобы этого не произошло, они советовали как можно быстрее договориться с Ракоци, который, собственно, хотел одного: свободы для венгров.

Получалось так, что вольно или невольно Лондон и Генеральные Штаты поддерживали Ракоци. Но, разумеется, с иной, нежели Людовик, целью — они желали, чтобы волнения в Империи поскорее закончились и она направила все свои силы против французского короля. При этом английская и голландская пресса резко критиковала Леопольда за переброску имперских войск из Италии и с Рейна в Венгрию. Император представал в английских газетах как «деспот и варвар, преследующий венгерских протестантов», а венгры — «бедными повстанцами, которые защищают свои религию и свободу». Свифт писал, что «Леопольд принес в жертву своим личным интересам целый Союз…» Протестантская солидарность давала о себе знать. Венгерские события стали первой трещиной в отношениях между Империей и Морскими державами, хотя Вена под давлением Лондона и Гааги и пошла на уступки Ракоци и вывела часть своих войск из Венгрии.