Дмитрий Жуков - Пособники. Исследования и материалы по истории отечественного коллаборационизма

Когда Командующий узнал о «деятельности» полковника Ряснянского, то много стоило ему трудов (из-за ксендза Фромельта) сместить полковника Ряснянского с должности коменданта лагеря.

Мне это все очень неприятно писать, но, к сожалению, это одна из печальных страниц истории нашего «сидения» в Лихтенштейне.

Я здесь говорю только о вещах, касающихся лагерной жизни, но в штабе нашего Движения имеются и другие тяжелые доводы против деятельности полковника Ряснянского, которых я не касаюсь.

Все это подтверждается не только официальными рапортами и донесениями, но также все это может быть подтверждено многими свидетелями, бывшими интернированными, не только находящимися здесь, в Аргентине, но и разбросанными по всему миру.

И так с горем пополам текла наша лагерная жизнь. Вскоре большинство интернированных разошлось на полевые работы к крестьянам. Пора была летняя, рабочих рук не хватало. Мне тоже Командующий приказал выйти из лагеря, чтобы таким образом установить связь, вне лагеря, с нужными ему людьми в Швейцарии.

Устроился я у милейшего доктора Б. [940] Личность не установлена. в Шаане, в качестве садовника. Работа у меня была не трудная, но пожить мне, в относительном спокойствии, удалось не долго.

В Лихтенштейн, на продолжительное время, прибыла советская репатриационная комиссия. Начались нажимы, угрозы, обвинения в военных преступлениях и т. п. Предстала угроза выдачи.

Командующий, генерал Хольмстон-Смысловский, все время жил отдельно от общего лагеря. К нему почти никого не пропускали. Начались нажимы и на него. Сначала требовали выдачи французы. Потом делали всякие предложения советчики, обещая высокий пост в советской армии и т. д. Когда это не помогло — пытались сделать военным преступником.

И, наконец, просто потребовали выдачи.

О предстоящей попытке выдачи мы узнали утром того дня, когда она должна была быть. Но о возможности таковой предполагали заранее. Поэтому были подготовлены некоторые меры.

У доктора, где я жил, были приготовлены две винтовки и два револьвера. Еще раньше нам перебросили из Швейцарии, в село, где жил полковник Соболев, два револьвера. Я их на велосипеде поставил Командующему.

Узнав утром о предполагаемой выдаче, я вместе с доктором Б., на его автомобиле, доставили имеющееся оружие в гостиницу «Вальдек», где жил Командующий. Там я и остался, а доктор уехал «поднимать» народ.

В гостинице весь верхний этаж, то есть три комнаты занимались нами. На лестнице соорудили баррикаду и приготовились отбиваться.

После обеда к гостинице подкатил автобус с лихтенштейнской полицией. Нам из лагеря уже сообщили, что утром пытались их взять.

Начальник полиции и несколько полицейских стали подниматься по лестнице. Мы их остановили, заявив, что их дальне не подпустим и будем стрелять. Полиция отступила, пытаясь войти с нами в переговоры. От каких-либо переговоров мы категорически отказались.

В это время у генерала Хольмстона в комнате состоялся обмен мнениями, принимать ли ему цианистый калий, данный «на всякий случай» друзьями-швейцарцами или еще обождать. Договорились, что в случае боя, последний оставшийся в живых должен предупредить генерала, который из своей комнаты не должен выходить.

Напряженное состояние длилось более двух часов. Дом был окружен со всех сторон полицией. Начальник полиции все время пребывал между нами и телефоном, ведя все время переговоры с правительством. В конце концов, под вечер полиция отступила. Мы облегченно вздохнули.

Но, несмотря на это, и на то, что приехавший вечером доктор Б. сообщил нам о перемене правительства Лихтенштейна, мы продолжали еще всю ночь дежурить. В ближайшем лесу, в эту ночь, был укрыт специальный ударный наряд, присланный специально и секретно из лагеря, комендантом последнего, полковником Истоминым.

Доктор Б. рассказал нам подробно события этого дня в столице Лихтенштейна г. Вадуце. Оказывается весть о том, что выдают русских, разлетелась очень быстро по Лихтенштейну. В этом, конечно, помогли наши же русские, работавшие у крестьян и укрывшиеся во время попытки выдачи. Они же уже раньше соответствующе подготовили население. Когда народ узнал о происходящем в Руггеле и Гамприне, отдельные группы из разных деревень, иногда просто с полей, направились в Вадуц, где стали демонстрировать перед домом правительства. Под давлением этих народных демонстраций правительство вынуждено было отказаться от идеи насильственной выдачи, а через несколько часов вообще подало в отставку.

На следующий день действительно приехал к нам представитель нового правительства, заявивший официально, что никакой насильственной выдачи не будет.

Мы окончательно воспряли духом и, не без некоторой доли гордости, ходили победителями. И было чему гордиться: мы отстояли своего Командующего армии.

Здесь, исторической правды ради, нужно отметить некоторые обстоятельства, которые мы узнали позже.

Швейцарская армия сдержала свое слово, данное у границы во время перехода. В тот момент, когда мы находились в окружении полиции, все дороги, ведущие к селу Гамприн, были блокированы автомобилями со швейцарскими офицерами в штатском. Они были намерены не допустить вывоза генерала Хольмстона.

Кроме того, «случайно» в столице Лихтенштейна, г. Вадуце, находился американский генеральный консул из Цюриха, мистер Вууц, уже тогда хорошо знавший нашего генерала. А также «на охоту» приехал английский военный атташе, «частным» порядком сказавший шефу правительства, что он надеется, что, несмотря на пребывание в Вадуце советской репатриационной комиссии, генералу Хольмстону и его людям ничего не грозит; после этой «частной» беседы он уехал, забыв верно поохотиться.

Но недолго пришлось мне лично радоваться. Прейдя на следующий день домой к доктору Б., там меня ждал полицейский, очень любезно пригласивший меня проследовать с ним вместе в управление полиции, для выяснения моих документов. В управлении полиции меня не менее любезно пригласили обождать «выяснения», в находящейся в том же здании… тюрьме.

Таким образом, я «сел», но, как на месте выяснилось — я был не один. Оказывается, по требованию советской репатриационной комиссии, были «изолированы» 9 человек, зачинщиков беспорядков, направленных против комиссии.

Я попал в камеру одиночку, другие по двое и по трое. Тюрьма оказалась «по всем правилам», в три этажа, с электрическим током в решетках и в стальных плитах перед дверью. Окна высоко, так что выглянуть нельзя. Мы, «политические», заняли весь нижний этаж, наверху уголовные. Отношение такое же. В день, если надзиратель соизволит, выводили на полчаса на прогулку в небольшой тюремный двор. Это была наша радость. На дворе мы пели песни, нам отвечали наши же ребята, из недалеко расположенного лагеря. Это была вся наша связь с внешним миром. По песням мы знали настроение в лагере, а лагерные знали, что мы еще живы.