Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Лорд Галифакс слушал речь премьера с балкона пэров в палате общин. Как только премьер закончил свою речь, он спустился в лобби палаты общин и смешался с другими

1Позднее, во время дебатов в парламенте, министр финансов Джон Саймон привел еще более неосновательный довод для отказа от выполнения своих гарантий. Он цитировал заявление Геббельса, что Чехословакия прекратила свое существование, и в&жлпво спрашивал, как можно гарантировать несуществующее государство. — Прим. авт.

членами парламента, чтобы узнать их реакцию на речь. К нему быстро присоединился Маргессон, главный парламентский организатор.

«Палата представителей не поддерживает его, — сказал Маргессон. — Не могу попять, что с ними случилось. Кажется, им не нравится заявление. Возможно, оно должно было быть более сильным. Надо было смело встретить вызов Гитлера, показать нацистам, что это им не пройдет». Взглянув на министра иностранных дел, он вдруг понял, что Галифакс не сочувствует его возмущению. «Не хотите ли вы сказать, что верите в подобную чепуху, Эдвард? Право же, это нереально, мой дорогой! Ради бога, пусть об этом не знают за границей, нам придется своими руками усмирять бунт в партии. — Он немного помолчал и затем добавил: — Как вы думаете, может быть, эти парни правы? Может быть, нам следует немного подправить старика?»

В следующие двадцать четыре часа руководители партии консерваторов были совершенно уверены, что произошло именно то, что было нужно. Со всех концов страны стали поступать послания с требованием, чтобы правительство продемонстрировало свое возмущение нацистской акцией в Чехословакии и свою волю решительно выступить против любых дальнейших попыток нацистской агрессии. Все, кто поддерживал политику умиротворения и так горячо приветствовал Мюнхенское соглашение, яростно нападая па критиков Чемберлена, теперь усердствовали друг перед другом, предлагая различные варианты мести за оскорбленное самолюбие. Один из наиболее рьяпых сторонников группы Чемберлена автомобильный магнат лорд Нэффилд возмущенно заявил: «Если бы не взгляды и убеждения Чемберлена, я бы выступил за немедленную войну с Германией». С первыми известиями из Праги стала нарастать и с каждым часом усиливаться волна критических выступлений против политики умиротворения.

16 марта, на следующий день после оккупации Праги, германский посол в Англии Герберт фоп Дирксеп нанес визит лорду Галифаксу в Форин Оффисе. Профессиональный немецкий дипломат, угодливо пресмыкавшийся перед нацистами, как и его английский коллега Гендерсоп, не приобретший особого к себе расположения заправил рейха, учтиво заметил, что пришел с хорошей новостью. Решение Германии превратить Богемию и Моравию в протекторат восстановило мир и порядок в Центральной Европе, и он надеется, что английское правительство оценит тот вклад, который внесло его правительство своими действиями за последние двадцать четыре года в дело установления общего взаимопонимания.

Галифакс был слабовольным человеком и плохим министром иностранных дел. Он мечтал о спокойной жизни и не любил говорить людям то, что могло бы их расстроить. Однако, в противоположность Чемберлену, он был глубоко оскорблен совершенным насилием над Чехословакией. Здесь была затронута честь Англии, нарушены торжественные обещания.

Заикаясь от охватившего его возбуждения, Галифакс отвечал Дирксену: «Я вполне могу понять склонность господина Гитлера к совершению зла без кровопролития, но однажды он окажется перед лицом событий, которые не могут не вызвать кровопролития. Германское правительство должно взвесить все последствия и тот законный вывод, который будет сделан каждым в пашей стране и далеко за ее пределами: вы не желаете устанавливать добрые отношения с нашей страной, не считаетесь с мировым общественным мнением и стремитесь создать такое положение, при котором вы с помощью силы установили бы свое господство в Европе и, если возможно, во всем мире».

На Дирксена такое заявление произвело должное впечатление. Он немедленно телеграфировал в Берлин: «Различие во взглядах Чемберлена и Галифакса, которое уже и ранее проскальзывало, становится все более очевидным, ибо последний выступает за более твердую позицию». Спустя несколько часов он снова докладывал в Берлин, что «более крайняя группа в кабинете, находящаяся под полным влиянием Форин Оффиса, одержала верх».

Однако дело было не в Форин Оффисе, а в том шуме, который подняли в парламенте тори, обычно покорно повиновавшиеся премьеру, и это теперь тревожило Чемберлена и Горация Вильсона. «В парламентских лобби создалось такое настроение, — писал Никольсон в своем дневнике 17 марта, — что Чемберлен должен либо уйти, либо полностью изменить свою политику. Создалось такое чувство, что если сегодня вечером в своей речи он не признает ошибочности занятой им позиции, то единственной альтернативой останется его отставка».

Речь, о которой упоминает Никольсон, Чемберлену предстояло произнести в Гилдхолле, и первоначальный проект речи, подготовленный премьер-министром совместно с Вильсоном, был полон славословия. На следующий день Чемберлену исполнялось семьдесят лет и он предложил говорить в своем выступлении о том, как посвятил себя делу обеспечения мира в Европе, о своей решимости добиться мира до того, как он состарится еще на один год. В речи имелся только один абзац, в котором в связи с оккупацией нацистами Праги выражалась скорее горечь, чем возмущение, а по существу — примирение с совершившимся фактом. Однако у Вильсона были свои осведомители в парламентских лобби, и слухи о бунте среди парламентариев против своего шефа быстро дошли до пего. Он был глубоко предан Чемберлену и решительно настроен ограждать его от любых попыток сместить с поста премьер-министра, особенно в связи с все еще сильной неприязнью между ним и Иденом, а приход бывшего министра иностранных дел снова к власти почти наверняка означал бы удаление его, Вильсона, с видного места на Даунинг-стрит в сумрачные коридоры министерства торговли.

«Шеф, — обратился Вильсон к своему патрону, — мы должны написать заново текст вашей речи. В ней должна найти отражение мысль, что нам необходимо примириться с неприятными фактами реальности; правительство понимает, что совершено насилие, что вначале вы были слишком поражены всем этим, чтобы отреагировать достаточно сильно, но теперь тверды в своей решимости сказать "Довольно!».

Этой канвы и придерживался Чемберлен в речи 17 марта перед своими согражданами в Бирмингеме. Он приносил извинения за отсутствие решительности в своей первоначальной реакции, однако и известия, поступавшие из Праги, были только «отрывочными, неофициальными» и не было времени «все это переварить и сделать продуманное заключение» относительно случившегося.