Артём Драбкин - Снайперы [litres]

Но с другой стороны к нам приходили на уроки военные. Рассказывали о своей службе, показывали большие, такие плакаты танков, самолетов. Агитировали за сбор металлолома и рассказывали, что произведут из этого металла. Рассказывали и о том, как воевали на границе, даже такие были. Я бы сказал, что эти встречи нас на подсознательном уровне готовили к тому, что война обязательно будет. Хотя напрямую они об этом не говорили. Может быть, им не рекомендовали так говорить, а может быть, это и не надо было. Тем более что в 1939 году мы с Германией официально были в очень дружественных отношениях. Но эти военные воспитывали в нас это чувство. Я бы не сказал патриотизма, нет, просто они готовили наше поколение к тому, что придется каждому мальчику, мужчине потом, защищать страну, землю на которой он живет, и это с моей точки зрения сыграло не последнюю роль. Поэтому я считаю, что такие беседы с военными сделали благое, нужное дело. И не было там никаких лозунгов особых. Ну, где-то всуе, где необходимо они повторяли имя Сталина, еще, что-то такое. Но, в сущности, их рассказы действовали на нас очень серьезно, я по себе сужу. Поэтому после этих встреч мы не просто ходили консервные банки или металлолом какой-то собирать, а были уверены, что это мы делаем для страны, для производства оружия, которым возможно придется пользоваться и нам. В разговорах между собой мы, конечно, говорили и о своих родителях: кто из какой семьи, кто, что, как… И если вдруг узнавали, что у кого-то папа не служил, это считалось серьезным дефектом. А как же так? Ведь мужчина обязательно должен быть воином, защитником.

Летом 41-го года мы с мамой отдыхали в Псковской области, недалеко от бабушки. И я помню, как услышал сообщение о начале войны. Там был не мощный громкоговоритель, а так, домашний репродуктор. Что там, деревня, поселок. И его вынесли из дома, поставили на подоконник, и вокруг собралась толпа. Кто сидел на траве, кто что, но молча… И я там был и услышал эту речь Молотова о том, что началась война. Но я бы соврал, если бы сказал, что в тот момент понял, какое несчастье грядет… Помню, как через несколько дней, местные парни с мелкокалиберными винтовками и дробовиками побежали на гражданский аэродром, куда немцы выбросили десант. И оттуда никто из них не вернулся, ну, это и понятно…

Помню, как мы с мамой приехали к бабушке, и мама буквально требовала, кричала, плакала, настаивала, чтобы они поехали с нами в Ленинград. Но, несмотря на все уговоры, они остались… Тогда люди еще не знали, как немцы относятся к евреям…

А мы с мамой, через горящий Псков, с последним эшелоном успели вернуться в Ленинград. В дороге произошел интересный эпизод. Примерно в районе станции Сущево в наше отделение плацкартного вагона подсели двое военных. Сели, разговорились, на редкость любезные. Рассказали нам, что едут в командировку, что-то еще. Я это еще потому так хорошо помню, что у одного из них была медаль «За боевые заслуги», и это меня очень заинтересовало. Помню, когда я только начал воевать, наш полк стоял в районе Белоострова, меня ввели в палатку, где я увидел у Саши Кронова медаль «За Отвагу», так я не мог оторвать взгляда от нее. Саша был из Акуловки и позднее погиб. Он уловил мой взгляд и спрашивает: «Ну, что, тоже хочешь получить?» Конечно, мне очень хотелось получить такую медаль: «Да!» – «Ну, и не то еще получишь». Ну, так по поводу тех военных. Часик мы с ними поговорили, и потом они встали и ушли.

А буквально через десять минут прибежали солдаты НКВД, у них фуражки с синими околышами. Бежали по вагону и у каждого, буквально у каждого спрашивали, не видел ли кто двух военных. Когда дошла очередь до нас, они к маме обратились, и она сказала: «Да, только что сидели здесь, разговаривали с нами». – «Обрисуйте их!» И когда она стала их описывать, они сказали: «Да, это те самые, которых мы ищем. Это – диверсанты!» Вот это мне запомнилось, но особенно сильное впечатление произвело, то, что эти двое абсолютно свободно говорили по-русски, без всякого акцента.

Помню, что когда рано утром поезд подъезжал к Ленинграду, то все очень боялись налета. Как я уже говорил, когда мы проезжали Псков, то видели последствия бомбежек: пожары, воронки по краям дороги, какие-то разбитые машины, поэтому уже представляли себе, что нас ждет, если налетят немецкие самолеты…

А Ленинград со времени нашего отъезда почти не изменился и, кроме патрулей на улицах, ничего не напоминало о войне. Наш дом обезлюдел, кто ушел на фронт, кто уже эвакуировался. Мы с мамой хотели остаться в Ленинграде, но приезжали наши знакомые и дальние родственники и буквально потребовали, чтобы мы уехали. Видно боялись, что город может не выдержать и немцы войдут. Поэтому вскоре после приезда мы уехали на Урал.

Прибыли в Пермский край, на станцию Теплая Гора, где располагался трест «Уралзолото». На его фабриках из руды извлекали алмазы, которые были нужны для оборонной промышленности. Поселились в поселке Кусья-Александровская, и мама устроилась в какую-то контору машинисткой. Я попытался учиться, но ученические пайки были настолько небольшие, что прожить на них было просто невозможно. И я пошел работать. Сперва трудился на конвейере, потом в открытом забое. На вагонетках, по узкоколейке мы возили руду. Но водителей не хватало, поэтому начальник треста направил меня в Нижний Тагил на курсы шоферов, с тем, чтобы после окончания я вернулся работать в трест.

Окончил эти курсы, отстажировался, как у нас говорили, «получил стажерку», и мне выдали права шофера третьего класса. Практику я проходил на газогенераторной машине, кажется «ЗИС-5» или «ЗИС-5А», уже не помню, которые работали на древесных чурках. По сравнению с обычными машинами, которые работали на бензине, эти были маломощные, но горючего в стране не хватало, поэтому была такая необходимость.

И на такой машине я проработал достаточно долго. Целыми днями возил продукты, а это ведь был такой соблазн… Нас там хоть и кормили, но я постоянно ходил голодный, а везешь ведь не что-нибудь, а продукты, поэтому в кузове сидели и сопровождали груз два автоматчика. Потом я вернулся, и стал шоферить в тресте.

Трест «Уралзолото» был военизированной организацией, и поэтому мне выдали «бронь». Но два раза я все-таки попытался бежать на фронт. В первый раз в начале 1942 года просто подсел в воинский эшелон. Солдаты отнеслись ко мне хорошо, подкормили, но, проехав километров двести, мне понадобилось выйти, и меня тут же поймали и вернули обратно. А во второй раз это произошло так. Я заранее списался со своим приятелем Ваней Гавриловым, который жил под Москвой, недалеко от Орехово-Зуево, в поселке Дулево. У него был дядька, воевавший под Москвой и часто им писавший, поэтому мы с Ванькой договорились, что поедем к нему воевать. Я выкрал чистый командировочный бланк, и заполнил, что еду в Дулево якобы по делам семьи. С этим удостоверением я спокойно проехал Свердловскую, Молотовскую, кажется, еще Горьковскую область и оказался в Орехово-Зуево. Там пересел на узкоколейку и приехал в Дулево. Но когда я вышел в Дулево, то сдуру подошел к стоявшему на перроне милиционеру и спросил у него адрес, где жил мой приятель. Он попросил показать мои документы, спросил, зачем приехал. Я ему что-то наплел и он вроде ничего, объяснил, как пройти. Приятель меня встретил, накормил, все хорошо, но мать его спрашивала, зачем я приехал. Что-то я и ей сказал, неправду какую-то, а с ним мы пошли гулять и решили, что двинем завтра. Ванька уже знал куда сесть и куда ехать. Но ночью я вдруг проснулся от яркого света в лицо – милиция… Ну и все. Днем допросили, все выяснилось, и на следующее утро меня посадили на поезд. Поручили кондуктору, и те передавали с рук на руки. Вот и все мои побеги.