Артём Драбкин - Снайперы [litres]

Ее задача состояла в том, чтобы прикрывать меня. Стрелять – это была моя работа, а ее задача состояла только в том, чтобы прикрыть меня в тот момент, когда это необходимо. Но это было уже потом.

Думаю, что здесь уместно сказать пару слов о женщинах на войне. Конечно, можно говорить высокие слова о патриотизме, о чувстве долга, но мне не нравится, когда такими понятиями часто разбрасываются. Очень многие девушки и женщины пошли на фронт, потому что им было чисто по-женски, а значит, нестерпимо жаль мужчин, которые уходили на войну. Они пошли с ними, чтобы разделить все, а хлебнуть пришлось под завязку, дальше некуда… Что же касается отношения мужчин к ним, то оно было разное. Большинство мужчин в армии были молодые, здоровые, а в 1944–45 годах уже хорошо кормили.… И, конечно, заглядывались на этих женщин, и завидовали тем, кто имел с этими женщинами какие-то дружеские отношения. Но много и надумывали на эти отношения, разговоры ходили разные, до самых неприличных. И не секрет, что у многих старших офицеров, от командиров полков и выше, были женщины, с которыми они жили. Но в основном женщины в армии занимались тем, что стирали наши портянки и гимнастерки, да таскали нас искалеченных с поля боя… Вот это была их основная работа.

После окончания курсов я вернулся в роту, но уже со своей винтовочкой. Винтовка была хоть и не новая, но даже лучше, чем новая, потому что прежним владельцем она была очень хорошо пристреляна. Там уже если хорошо прицелился и сам во время выстрела не выдохнул раньше времени, а это очень важно, то попадание было очень хорошее. Так что я был очень доволен ею. Патроны мы использовали самые обычные, но нас научили очень тоненько их смазывать, а потом протирать. И научили нас зимой их согревать на груди, потому что если берешь из сумки холодный патрон, то погрешность будет значительной, особенно на большом расстоянии. Прямо скажу, за такое короткое время обучили нас весьма неплохо.

Летом камуфляжные маскхалаты нам не выдавали, воевали в обычной форме. Зимой выдавали очень теплое, нижнее белье: фуфайку, ватные брюки, валенки, маскхалат с капюшоном. На винтовку надевали белый чехол, а на прицел марлю. Марлю обязательно, потому что оптика может давать блики еще, когда ты ползешь, и по ним немец может тебя вычислить и «шлепнуть». Но на позиции, конечно, марлю снимаешь.

Задача нашего корпуса и дивизии, как я понимаю, состояла в том, чтобы пробивать брешь в обороне противника, поэтому потери у нас были очень большие, и из-за этого снайперских групп у нас не было. Снайперы так же должны были идти в атаку, говорили, что можно чуть сзади, но какой там позади, когда бежит Ваня Бударин, наш взводный… Господи, ну о чем говорить?

10 июня 1944 года началось наступление на Карельском перешейке. Очень хорошо помню, как нас выдвигали на рубеж в ночь перед наступлением. Через реку Сестру мы переправлялись на понтонах, и никакого противодействия со стороны финнов не было. Во-первых, наша артиллерия очень хорошо обработала их передний край, а, во-вторых, финны очень хорошо умели воевать, и понимали, что в неравное единоборство вступать не нужно. Зато они подстерегали нас на проселочных дорогах, в лесу, на бывшей линии Маннергейма. Солдаты из этих подвижных отрядов очень хорошо знали местность, отменно были подготовлены физически, хотя мы знали, что их не очень хорошо кормили. Во всяком случае, немцев кормили лучше, ну это и понятно, ведь на немцев работала вся Европа.

Вначале мы наступали по Средне-Выборгскому, а потом вышли на Приморское шоссе и через десять дней боев вошли в Выборг. Наш полк в город не входил, мы его обошли и встали там, где сейчас расположен поселок Гвардейское. Но потери у нас все равно были значительные, и от стычек с финнами и от подрывов на минах. Мин, кстати, да и мин-сюрпризов было очень много. Бывало, заходишь в оставленный дом, а там под половиком небольшая мина…

Линия Маннергейма в основном была разрушена нашими войсками еще в 1940 году, и у финнов, конечно, не было возможности восстановить эти укрепления. Но они поступили иначе: оборудовали свои огневые точки между этих руин. И чего там у них только не было: и пулеметы, и скорострельные английские, французские, шведские пушки. Вот чего не было, так это «кукушек». Но это и понятно – лезть на дерево это же настоящее самоубийство. Один выстрел и тебя тут же засекут. Так, что этого мы не встречали.

В этих боях мне приходилось стрелять не так много и не часто, но запомнился один случай, который довольно красноречиво говорит о нашем отношении к финнам. Кажется, это случилось где-то 15-го, 16-го, а может, и 17-го июня. Не помню уже в каком месте, но когда бой затих и финны отошли, а мы чего-то не продвигались вперед. Наверное, ждали приказа. Вдруг вызывает меня командир нашей роты капитан Смирнов. Прихожу, стоят пленные финны – двенадцать человек. Стоят в своих мундирах, даже несвязанные. И Смирнов мне говорит: «Возьми с собой парочку человек и отведи их в тыл на сборный пункт». Повели их по проселочной дороге, а нужно было идти километров так восемь-десять. Идем, идем, уже хочется есть, и тут видим стоит полевая кухня, и на ней наверху стоит повар в белом колпаке и белой куртке и раздает черпаком в котелки… Котелки у нас с собой были, поэтому мы подошли, и он нам каши навалил очень обильно. Причем, даже не спрашивали, кто мы, откуда.

Такие же солдаты, как все. И вот мы сели поесть и тут я уловил взгляд финнов. Как они смотрели на нас, ну дело понятное – здоровые, голодные мужики. И я Сашке говорю: «Надо бы поделиться, что ли». – «Ну, делись, если хочешь». Сашка это мой друг был, он потом погиб в конце войны. Он был намного умнее меня и когда увидел, что я задумался, говорит: «Так, вываливай мне из котелка кашу!» И другому тоже говорит: «И ты вываливай мне свою кашу!» Так у нас появилось два пустых котелка, и он говорит: «А теперь иди к кухне и набери их оба полностью, до самого верха». А котелки у нас ведь были такие большие, круглые. Подошел я к повару: «Слушай, тут еще есть ребята», не признался, что для пленных. Но нас и не было видно, потому что мы сидели в лесу метрах в полутораста. Он навалил, но я попросил:

«Давай полнее!» – «Смотри, облопаетесь». Но я настаивал: «Давай, давай! А ложки есть?» – «На, принеси только!» Это без разговоров, ведь ложка «святое дело» было. Их всегда за голенищем или за обмоткой носили. В общем, дал он мне не только ложки, но еще и две буханки хлеба. Мы кашу тогда еще с хлебом ели. Принес я это все, ложки им дал, и вначале они так внимательно посмотрели. И сидели все вместе, и мы ели и они ели. А когда закончили и я подошел забрать котелки, то они все что-то по-фински говорили… Конечно, я ничего не понял, ведь финский язык мы не изучали. А вот потом, в Эстонии изучали эстонско-русский военный разговорник. Кстати, эстонскому языку нас обучал сам Арнольд Мери. Слышали про такого? (Арнольд Константинович Мери (1919–2009), советский и эстонский государственный и общественно-политический деятель, первый председатель Общественного союза против неофашизма и межнациональной розни Эстонии. Первый эстонец, удостоенный звания Героя Советского Союза. С 1945 по 1949 год – 1-й секретарь ЦК ЛКСМ Эстонской ССР. – Прим. А.Ч.) Но в то время он был майором и только потом уже стал Героем Советского Союза. Я до сих пор помню, хотя это извините хвастовство: «Пятус» – стой, «гяйд юэалс» – руки вверх, «имбэр бэрэд» – кругом, «рельвад маха» – бросай оружие, «Куй вэси?» – где вода? Ну, а пленных финнов мы благополучно довели, сдали, получили об этом расписку и возвратились в роту.