Артём Драбкин - Снайперы [litres]

Сироткин закричал, вызвал радиста: «Срочно передай, чтобы немедленно приостановили наступление 134-го, 131-го и нашего 129-го полка». Не побоялся взять на себя такую ответственность вместе с этим артиллерийским офицером. Потом стал диктовать, что квадрат такой-то огневая точка, проверить. Квадрат такой-то, проверить. Проверить, проверить… Ну, чтоб потери меньше были. Минут сорок так, наверное, сидели, принимали ответы, что правильно, действительно обнаружена огневая точка, пулемет, орудие еще что-то там.

Вдруг шлепает броневичок, и сзади несколько джипов с охраной. Вылезает командир корпуса Симоняк и спрашивает: «Кто командир? В чем дело?» Сироткин доложил, и Симоняк спрашивает: «Доказательства есть?» Сироткин показывает на карте и говорит, что вот здесь и здесь подтверждено. Тогда Симоняк спросил: «Откуда этот офицер?» Сироткин выталкивает меня и говорит: «Вот он пристрелил!» Симоняк оборачивается к адъютанту и говорит: «Медаль!» Так я получил свою первую медаль. Правда, без удостоверения, его мне уже потом выписали. Фактически за трофей получил, а если бы не этот ствол, то пробежал бы мимо и, возможно, немец и меня подстрелил. Пока все это происходило, почти вся рота снова подалась в сарай к шнапсу. Потом прислали солдат в зеленых фуражках расстрелять все запасы, но к этому времени ребята уже хорошо заправились.

В сам Таллин мы не входили, а остановились в местечке Ирру. Отдыхали и получали пополнение, ведь за время наступления только наш взвод потерял шесть или восемь человек. Взвод расположился в частном, двухэтажном доме. У хозяйки было две или три коровы, так, что молока было хоть залейся. Нам выделили участок для патрулирования, и мы там ходили, правда, было не очень строго. Фронт ушел уже далеко, а этих «лесных братьев» еще не было. Так, что мы спокойно отдыхали и отходили от всего пережитого…

Вот там такой еще случай был. Когда мы только пошли в наступление, то в одном месте оседлали какую-то дорогу. А впереди был лесок, из которого вели огонь немцы. Пришлось залечь в канавы по обе стороны дороги. А я уже рассказывал вам, что у нас были пулеметчики Гнедин и Иголкин. Они установили свой пулемет на край канавы в сторону леса. Вдруг из-за поворота выскакивает и несется на огромной скорости «опель-блиц» – такая немецкая полуторка или двухтонка. Наше наступление еще только началось, и немцы надеялись проскочить к своим. Кто-то из ребят успел бросить гранату, но она ударилась о борт машины и упала к нам в канаву. Нас, как ветром сдуло, только Иголкин не успел выскочить… Машина прошла метров двести, когда на дорогу выскочили ребята с противотанковым ружьем Симонова и с нескольких выстрелов ее подбили. Там дальше стоял мостик через речку и машина врезалась в него, и перевернувшись упала в воду прикончив под собой всех фрицев. Я поднялся, вижу, стоит Иголкин. Рука у него поднята и пальцы висят. Он был крепкий мужик, лет двадцати восьми, наверное, и говорит мне: «Подойди, вынь нож!» У нас были такие десантные ножи. Он взял правой рукой левую, положил ее на бруствер и говорит: «Режь!» Вы представляете, резать? А у него там кровь с землей, перемешано все. Я стою не двигаюсь. Тут подходит Гнедин и берет у меня нож, но здесь у меня хватило ума. Я отстранил его руку и говорю: «Давай его скорее в «пмп» – полковой медицинский пункт. Они сразу за нами шли. Двое ребят его подхватили и буквально поволокли назад, туда… Прошло месяца два, стоим мы в этом местечке Ирру. И опять надо сказать, что Сталин издал очень хороший приказ, о том, чтобы гвардейцев после выздоровления возвращали только в свои части.

И вот в один прекрасный день распахивается дверь и входит наш старшина Ваня Филимоненко. Здоровый такой, настоящий «хохол». Черноволосый, кулачищи по пуду… Еще расскажу о нем поподробнее. И вот он входит и орет: «Подайте мне Альтшуллера!» Ребята говорят: «Вот он, а чего?» Ваня отходит, а за его спиной стоит Иголкин. Его подлечили, пришили пальцы, и прибыл к нам, представляете? Потом он рассказывал, что делал какие-то специальные упражнения для разработки пальцев. И вот он стоит и в обеих руках держит два огромных сосуда с самогоном. А сзади стоят два новобранца, нагруженные колбасой и всякой другой закуской. Со второго этажа, где жили сержанты, спускается Ваня Бударин. Иголкин ему говорит: «Собирай всех сюда. Всех упою, пока вы все на четвереньках ползать не будете!» Бударин сперва слабо сопротивлялся: «Ты что? Нас иногда проверяют, как мы тут патрулируем». Но в конце концов перепились все (улыбается). Иголкин довоевал до конца войны. Слава Богу, остался жив и уехал потом к себе в Сибирь.

У нас служили два брата Филимоненко – шикарные «хохлы». Такие хорошие ребята. Ваня воевал с 1941 года и я больше ни у кого не видел, чтобы человек был награжден медалями: «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа» и «За оборону Ленинграда». Был несколько раз ранен, а еще за бои под Одессой его наградили медалью «За отвагу», которой он очень дорожил. Она была старого образца, на квадратной колодочке с красной лентой и крепилась на «гайке». У него были еще три медали «За отвагу», но более поздние, на пятиугольных колодках, крепившиеся на булавке. И вот когда мы стояли в Эстонии, произошла такая история. Это просто цирк. Жили мы в немецкой казарме. Офицеры куда-то ушли гулять, вдруг ночью крик пьяного Ивана: «Рота подъем!» Поднял нас, показывает себе на грудь, на которой висит маленькая красная колодочка, а медали на ней нет. Иван тогда здорово подпил. Выстроил нас в цепь. Собрали там какие-то немецкие газеты. Скрутили их в жгуты, зажгли и шастали, наверно часа полтора. Чертыхались, ругались, но все-таки нашли – оказалось, не очень далеко он ее потерял.

Ну а потом прибыло пополнение, и Ванька Бударин снова взялся за нас. Стал нещадно гонять. Мы ворчали, ругались и чего только про него не говорили ну, а когда бой начинался, то все становилось на свои места. Все-таки он был молодец! И такие офицеры, как он, которые на своей шкуре испытали, что такое война, что такое быть солдатом, что такое быть сержантом… Он прибыл на фронт не офицером, а прошел лишь краткосрочные курсы. Ну, если хотите, можете это назвать суворовской выучкой. И, конечно, это была и заслуга Сироткина, который батальон буквально выматывал до седьмого пота. Пока не научишься окапываться, быстро ложиться, вставать, стрелять, бежать… На этих максимально приближенных к боевым условиям учениях были даже два случая потерь, когда стреляли над нашими головами. Но я считаю, это все было абсолютно оправданно. Потому что в 45-м мы уже воевали совсем не так. Воевали уже не солдатами, а техникой.

Заместителем у Сироткина был одесский еврей по фамилии, кажется Каминский. До войны он работал инженером и в ту пору казался нам стариком, хотя ему было всего тридцать шесть лет. Он рассказывал Сироткину, а Валерий Ефремович уже после войны рассказывал мне, как, будучи на Урале, где-то под Нижним Тагилом, где производили танки, он дважды писал заявления, чтобы с него сняли «бронь» и отправили на фронт. Но ему всякий раз отказывали, и тогда он нашел врача, своего земляка, одессита. Тот ему что-то настрочил и его сняли с брони. Но все же он был больным человеком и поэтому его направили в тыловую часть. Как раз в то время у Сироткина, командовавшего еще ротой погиб заместитель и он нуждался в помощнике. Старшина Филимоненко приехал за боеприпасами на склад, где служил Каминский, и, вернувшись, сказал Сироткину: «Вам нужен заместитель? Я видел хорошего мужика. Старше вас, рассудительный…» Воевавшие люди разбирались и с полувзгляда понимали друг друга. Сироткин приехал туда, увидел его, забрал, и так он стал его заместителем.