Артём Драбкин - Снайперы [litres]

На стрельбище каждый день водили. В первый раз на огневой рубеж нас привели, мишени стоят в 400 метрах. Приказывают вести огонь по мишеням, нас четверо, каждому определили свою мишень. После пяти выстрелов раздается команда: «Отбой!» Дальше надо бежать к мишеням, чтобы проверять, кто как попал. Но сразу не подходишь, сначала командир учебного взвода смотрит результаты стрельбы. Если не попал, то тут же раздается команда: «Кругом! По-пластунски на рубеж!» И ползешь туда. Второй раз после такого ползания обязательно попадешь!

Учили и маскироваться, это же первое дело на передовой. С особенным тщанием рассказывали и показывали, как в бинокль или стереотрубу определять дистанцию до цели. Знакомили даже с ротным 50-мм минометом, как из него стрелять. Говорили, что в случае чего придется бить из него на передовой.

Выпустили из школы в октябре 1943-го. Мне, как отлично сдавшему все экзамены, присвоили звание «младший сержант», благодаря чему на фронте стал командиром отделения. Попал в 332-ю Ивановско-Полоцкую имени Михаила Васильевича Фрунзе стрелковую дивизию. Стояли мы под Оршей. Если считать время, проведенное на передовой, то я фактически был в бою только 13 дней, остальное время до ранения проводил на отдыхе и переформировке.

Как прибыли на станцию, нас, снайперов, сразу пригнали на передовую. В этот же день надо было наступать. До сих пор первый бой снится каждую ночь. Пока шли к траншеям, немецкая артиллерия вела беспокоящий огонь, изредка снаряды свистели над нашими головами. Был ясный день. Подошли к траншее, спрыгнули вниз, батальонный писарь положил свои бумажки на бруствер, и переписывает нас. Вдруг снаряд летит: воет, значит, будет перелет. А если слышишь «фур-фур-фур», то жди разрыва неподалеку. Только мы закончили переписку, как наша артиллерия начала бить, артподготовка началась. Ох ты, били изо всех орудий, а ротная санинструктор-девушка выбралась на бруствер, пританцовывает на нем, да еще и кричит: «Сегодня будем в Орше ночевать!» Как бы не так! Наши только стали заканчивать артподготовку, и немцы оттуда как начали лупить изо всей силы. Ой, господи, спаси и сохрани. Укрылись в окопах, прижались к земле. А писарь остался на бруствере: так я увидел первого убитого. После того как немного затихло, мы его тело вниз стащили, перевернули на спину и увидели, что небольшой осколочек попал в левый висок. Ох ты, настроение тут же пропало. Все осознали, что попали на настоящую войну.

И тут началось наступление. Из своей СВТ-40 как снайпер я стрелял по немецким каскам, мелькавшим в окопах. Тем и спасся, потому что атаковавшую пехоту почти всю выбило. При стрельбе пытался выискивать офицеров. Это нелегкое занятие. Определял их по жестам и властному виду, ведь на расстоянии форму трудно разглядеть. Настроение после боя было пакостное, ведь снайпер в прицел четко видит того, кого убивает, это не то, что пехота в атаку пошла. Минометы и артиллерия повсюду бьют. Страшно в бою. Сейчас много о героях войны говорят. Герои все в земле лежат, это они в атаку первыми поднимались. И первыми гибли. Какие там мы герои, молодые ведь были, по 18–19 лет. Шутишь, что ли.

Из-за больших потерь нас отвели на отдых для переформировки дивизии и приема пополнения. И в начале 1944 года сунули под Витебск, где меня и ранило. А как получилось? Решили ночью с 8 на 9 января провести разведку боем, для чего укрепили взвод полковой разведки добровольцами, всего 50 человек. И какой-то умник в штабе решил подкрепить атаку отделением снайперов, и мы, восемь ребят, заменив ненужные ночью снайперские винтовки на автоматы ППС (оставил я свою СВТ-40 на бруствере), вышли на передовую. Зачем там понадобились снайперы, не понимаю, в ближнем бою ночью только автомат эффективен. Рядом с усиленным взводом разведки залегли. Командовал нами какой-то капитан. Только здесь нам тихонько соседи рассказали, что пока мы будем атаковать, двое ребят из дивизионной разведки должны к немцам в тыл пробраться. Видел я их мельком – настоящие звери. Но не успел приглядеться, дали сигнал к атаке зеленой ракетой. Встали по команде капитана: «Встать! Вперед!» Вперед так вперед, а немцы как оттуда дали из пулемета, и всех выкосили.

На месте убило моего друга Рябова. Рядом командира взвода полковой разведки также убило. Капитан-то только встал и выкрикнул, пистолетом в руке помахал, а дальше лег в траншею. Ему только поднять нас надо в бой. Чуть-чуть прошел вперед, и тут для меня кончился бой: ранило осколком в правую руку, разрывными пулями немец бил. Так больно стало, и при этом растерялся, боязнь свое дело делает. Стою, кричу: «Капитан! Ранило меня!» Он отвечает из траншеи: «Ложись, дурак!» И матом загнул. Только повернулся, чтобы упасть на землю, как пуля в левую ногу во внутреннюю поверхность бедра угодила. Кость перебило, пока поворачивался, следующая пуля угодила мне в правую ногу, под коленку. И все на этом. Разворачиваюсь, чтобы ползти к своим, а ноги у меня возле ушей болтаются. Понял, что они перебиты, какое тут ползти. Кое-как заполз в воронку. Оттуда не вылезешь, кричу: «Кто-нибудь, ребята, ну подсобите в окопы добраться!» Никого рядом нет, только пули свистят, поэтому ползком-ползком до траншеи стал перебираться. Там уже сидят насмерть перепуганные ребята из последнего пополнения. Затащили меня, посадили у стенки. У каждого индивидуальные перевязочные пакеты есть. Когда я почти дополз к своим, то решил поглядеть на ноги, приподнялся на руках, и тут же пуля чиркнула по левой скуле, да еще палец срезала. А шапка-ушанка была распущена, одно ухо напрочь оторвало. Кровь из скулы пошла, ведь ноги не чувствуешь, как там кровь бежит, а тут за воротник целый ручей течет. Тру ее, тру, тру, а она не останавливается. Поэтому в траншее попросил солдата перевязать меня, а он молодой совсем, стал отнекиваться: «Ой, да я не могу, боюсь». Молодежь, что с них возьмешь. Тогда сказал ему: «Ну, давай мне вещмешок». Все время таскал его за плечами, с ним не расстанешься. Дали вещмешок, пакет достал и сам себя стал перевязывать. К тому времени бой окончательно затих, после чего немецкий самолет-разведчик летит, и вывешивает, как мы их называли, «люстры», осветительные фонари на парашютах. Светло стало, как будто днем. Говорю ребятам: «Ну, теперь давайте в укрытие, а то сейчас артиллерия начнет х…чить». Капитан кричит: «Убрать раненых». А в то время было такое правило, что только санитары имели право собирать раненых, солдатам это было строго запрещено. Что сказать, капитан раненых своим приказом спас, меня двое ребят положили на плащ-палатку, и волоком потащили в тыл. Оставили в каком-то поле. Пока тащили, боль в ногах была страшная, вцепился зубами в воротник шинели, чтобы заглушить ее. И терпел.