Николай Карабчевский - Дело о гибели Российской империи [litres]

– Вот вы и получили боевое крещение! – сказал мне приветливо генерал, когда мы, рассаживаясь по саням, пускались в обратный путь.

Проголодавшиеся и обветренные снежною морозною пылью, мы весело расселись за обеденный стол гостеприимного полковника. Беседа пошла живая, непринужденная. Были и речи, и тосты благодаря двум-трем бутылочкам привезенного нами вина. Генерал оказался настоящим оратором, умеющим находчиво чеканить слова любезности и пожеланий. Полковник, ценя высоко Переверзева, тепло оттенил работу нашего отряда на фронте и провозгласил ему «живио».

Я поделился моими впечатлениями от фронта и горячо приветствовал не показное, а глубоко внедрившееся в него геройство лучших сынов нашей страны. Переверзев также высказал много хорошего по адресу беззаветных страстотерпцев русской земли. Перед кофеем пожелал говорить и Максим Григорьевич и, к общему удовольствию, рассмешил нас всех своими удачными юмористическими сопоставлениями и каламбурами.

Когда мы допивали кофе и курили, мимо низких окон столовой, с топотом и говором, пронесли на носилках раненого. Ближайший перевязочный пункт был неподалеку, рядом с землянкой полкового доктора. Генерал пожелал пройти туда, чтобы видеть раненого, и мы последовали за ним. В низкой каморке мы увидели раненого, уже положенного на хирургический стол. Ему, взрезывая голенище, снимали мерзлый сапог с раненой ноги.

Генерал наклонился к лицу бледного, вздрагивавшего от холода или от боли молодого солдатика.

Выяснилось, что он с двумя товарищами, выбравшись за линию, затеял прокрасться к неприятельской проволоке и обрезать ее. Расчет покоился на том, что немцы весь день молчали, а им было надо сделать заранее «свободный ход» для ночной разведки.

К великому моему удивленно, генерал не только не попенял раненому за явную неосторожность, но похвалил его, назвав «молодцом» и записав имя и фамилию его в записную книжку, которую извлек из кармана своей меховой тужурки, громко и отчетливо сказал:

– Помни одно и твердо веруй: за Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадает! Поправляйся, молодец…

Раненый, пытаясь приподняться, от чего его удержали, весь вспыхнул и громко отчеканил: «Рад стараться, ваше превосходительство!»

Пулевая рана оказалась сквозной. Пуля прошла повыше щиколотки, задев лишь отчасти кость. По мнению врача, ранение опасности не представляло…

Простились мы с гостеприимным хозяином, когда уже стало смеркаться. Генерал, протягивая нам радушно при прощании руку, сказал: «Весьма рад был с вами познакомиться. Кланяйтесь от нас Петрограду, скажите, что мы не спим, бодрствуем!..»

Потом еще прибавил: «Мы здесь позадержимся, маленький военный совет хотим подержать. Счастливого пути!»

Под покровом ночи обратный наш путь совершили в полной безопасности. Противник упорно молчал. Только когда мы уже были дома и взошла луна, и, утомленные, мы разлеглись по постелям, началась, как и в первую ночь, орудийная стрельба. Переверзев, приподнявшись, прислушался и сказал:

– Сегодня наши отвечают… Может быть, глубокую разведку готовят. Надо спать, пожалуй, к утру и нас потревожат… Спокойной ночи!..

Против ожидания, часам к двум ночи стрельба совершенно смолкла, и весь следующий день было тихо.

Я оставался «на фронте» еще три дня, и за все это время ничего более «серьезного» не случилось.

Посещения войсковых частей, где нами раздавались подарки, всюду сопровождались оживлением, радушием, лаской и вниманием. Нигде ни признака утомления или раздражения от тяжелых условий боевой жизни, но всюду тревожные вопросы относительно того, что именно творится в тылу, в частности в Петрограде.

Убийство Распутина – хотя еще и свежая новость, как-то мало интересовала фронт, или ее умышленно замалчивали.

– Лишь бы тыл «не сдал», мы-то не сдадим, держимся! Да и он (враг), видимо, слабеет, не та теперь у него прыть. Из десяти снарядов половина уже не рвется… – слышал я с разных сторон и вынес впечатление, что это не слова только, а действительный отголосок общего настроения.

…В один из этих дней нас по телефону пригласил к себе к обеду уполномоченный санитарного отряда Петроградского земства.

Хотя его пункт отстоял в верстах двенадцати от нашего, мы решили поехать, тем более что он любезно прислал за нами свою тройку, запряженную в широкие розвальни с ковром и меховым одеялом. Порядочно морозило, и было ветрено.

По дороге видели мы конные батареи, ютившиеся под всевозможными естественными и искусственными прикрытиями, с землянками не только для людей, но и для лошадей. Их вводили туда и выводили оттуда по углубленной покато в землю поверхности.

Проезжали мы мимо обширного кладбища, сплошь обсаженного аккуратно елками, со многими рядами совсем новых сосновых крестов.

Тут же, рядом с кладбищем, была церковь: обширный деревянный барак, довольно живописный фасад которого был сплошь декорирован зеленью ельника.

Дорога шла все время по пересеченной местности, частью лесом, частью по открытому месту, с подъемами и ложбинами. Сытая тройка лихо домчала нас до оживленного поселка, который всеми именовался «земским».

Кроме щегольски оборудованного санитарного отряда, тут был и перевязочный пункт, и аптека, и лавка, и баня, и питательные земские склады, ближайшие к фронту. Все это размещалось в заново отстроенных обиталищах из свежесрубленных сосновых бревен.

О земских и городских порядках по части снабжения ими фронта пищевыми продуктами я слышал только похвалы, когда же заходила речь об интендантстве, его поругивали.

– От него никогда ничего во время не получишь, – жаловался один ротный командир. – Того нет, это все вышло, а вот не желаете ли другого, чего у нас и без того хоть отбавляй. Без земских и городских доставок нам бы давно животики подвело.

Домик уполномоченного на пригорке среди темной зелени рослых елей выглядел совсем новеньким, чистеньким. Кругом все постройки выглядели такими же.

В общем, получалось впечатление, что мы приехали в гости в благоустроенную помещичью усадьбу, владелец которой только что отстроился заново, после пожара.

Уполномоченный оказался хорошо мне знакомым петроградским мировым судьею, командированным съездом в распоряжение земства. Он уже третий год обслуживал фронт.

Когда я передал ему мое впечатление от щеголеватой новизны всех построек его «усадьбы», он, посмеиваясь, сказал:

– В сущности, оно так и есть! Мы раньше были на другом месте в настоящей помещичьей усадьбе. Оттуда пришлось отступить. Еще хорошо, что дело было летом. Должны были ютиться некоторое время просто в лесу. Расчистили тут же площадку, да этим же лесом и построились, а пока строились, пребывали, со всем нашим хозяйством, под небесным сводом. Чудесно было на такой даче!.. Как видите, обветрился, загорел, оброс и поздоровел.