Николай Карабчевский - Дело о гибели Российской империи [litres]

Проследив несколько снарядов, которые, разрываясь, выпускали из себя целые фонтаны то зеленоватых, то желтоватых, то фиолетовых дымчатых газов, мы скоро ориентировались в происходящем.

От деревенской улицы, на которой нас задержали, шла узкая наезженная дорога через совершенно обнаженное, белое от снега пространство. Мне объяснили, что дорога эта проложена среди теперь замерших болот и ведет к передовым нашим окопам, на островке, выдающемся мысом к неприятельской линии.

Мы скоро убедились, что выпускаемые сейчас, один вслед за другим, снаряды не достигают дороги и, по-видимому, метят совсем не в нее.

Более внимательное наблюдение открыло нам глаза. Снаряды ложились и разрывались все вокруг одной точки, которая, очевидно, и была целью обстрела. При помощи полевого бинокля, имевшегося у Переверзева, мы ясно разглядели притаившуюся за зубчатым, растянувшимся бугром нашу полевую батарею, которую бугор скрывал от неприятеля; но она ясно была видна с нашей стороны.

Мы разглядели и лошадей, мотавших хвостами, и людей, подле них сжавшихся в одну кучу.

Овладевшее нами волнение не поддается описанию. Каждую секунду снаряд мог попасть именно в эту точку и поглотить в один миг все, что, притаившись, еще жило, еще хотело жить.

Обстрел длился более получаса. Снаряды решетили снежную поляну на небольшом пространстве. Они ложились и рвались, выпуская дымчатые фонтаны, то правее, то левее, иногда сзади бугристого кряжа, замыкающего гладкую снежную поляну.

При виде каждого нового летящего снаряда на секунду замирало сердце, и вслед затем общий облегченный вздох сливался с чьим-нибудь громким восклицанием «мимо!».

Наконец, выстрелы так же внезапно, как раньше начались, прекратились. Прождали с четверть часа. Молчат. Кто-то сказал: «Пошли обедать!»

Меня жгуче интересовал вопрос: что же станется с батареей? Неужели так она и не двинется с места, до нового выстрела?

Сзади нас подъехал артиллерийский полковник, едущий туда же, куда и мы, к нашему полковому командиру. Мы познакомились, и он пояснил нам: «Она (батарея) только тем и спаслась, что притворилась мертвою. Через лазутчиков немцы, вероятно, вызнали место ее расположения, но, по счастью, только приблизительно. Если бы батарея только пикнула, от нее бы следа не осталось… Они и вызывали ее обозначиться, ответить. Стара штука, не на дураков напали! Вероятно, решили, что тут уже и след ее простыл».

– Неужели она здесь и останется? – тревожно спросил я.

– Пока что да. А вот стемнеет, луна, по счастью, всходит позднее, мигом отлетит верст на пять-шесть в сторону в укромное местечко. Оттуда, пожалуй, и жарить начнет, пока ее там не нащупают.

Выходило все просто, до ужаса просто.

– Ну, пора двигаться, можно, – раздался чей-то голос. – Только поодиночке, не скучиваться! На одиночных они снарядов тратить не любят, а если приметить народу погуще – и палят.

Переверзев первый тронул ходкую финскую лошадку, и мы помчались точно на приз.

Переждав несколько минут, тронулись наши вторые сани, потом и третьи, артиллерийского полковника.

Пробежка на полных рысях всей, совершенно открытой гладкой дороги брала все-таки минут десять. Дальше уже шли кусты и деревья, и дорога исчезала уже с неприятельского поля зрения.

– Что ж, целы!.. – весело воскликнул Переверзев, пуская шажком запотевшую шведку. – Тут привыкаешь к такого рода спорту. При отступлениях, бывало, мы за собой уже говор немецкий слышали, а ничего, нагруженные ранеными, ехали себе да ехали…

Очевидно, заново и нарочито построенный домик, весь вросший в землю, где ютились штаб и командир полка, был укрыт с неприятельской стороны лесной полосой. Огромной высоты сосны сторожили его с трех сторон и казались гигантами, по сравнению с ним и с близлежащими хозяйственными пристройками. У крылечка нас встретил сам командир, сухощавый блондин, лет сорока, с бледным, нервно-подвижным лицом. Не так давно он сильно прихворнул и только несколько дней как вернулся к своему полку. Ему давали отпуск, но он не пожелал им воспользоваться.

Со слов Переверзева я знал, что это очень преданный своему долгу, не раз побывавший в трудной переделке воин, любивший солдат и, в свою очередь, любимый ими.

Он радушно встретил нас, причем облобызался с Переверзевым, с которым был в приятельских отношениях.

Он представил нам своего адъютанта и распорядился послать фельдфебеля принять и доставить наши подарки для полка. Адъютант его, из «призванных», был помощник присяжного поверенного московского округа, почему и проявил к нам много внимания.

Откуда-то и здесь тотчас же появился фотограф-любитель из писарей штаба, и нам тотчас же предложено было «вместе сняться».

Я заметил, что на фронте, как нигде, никто не прочь лишний раз увековечить свое изображение. Полковник с доброю улыбкою, которая красиво освещала его бледное лицо, по этому поводу сказал мне:

– Большие деньги зарабатывают здесь наши фотографы. Нет солдатика, который не пожелал бы послать домой своей фотографии, и всегда в позе самой воинственной… Точно каждый чует ежесекундную возможность своего исчезновения.

Против домика, у которого мы, еще не входя пока в него, в беседе задержались, были какие-то живописные развалины. Фотограф пригласил нас именно туда, находя, что на их фоне мы выиграем.

Мы покорно двинулись, через дорогу, к ним.

Полковник пояснил:

– В течение кампании эта местность уже три раза переходила из рук в руки. Здесь была богатая помещичья усадьба… Неприятели в ней камня на камне не оставили. Развалины эти от барского дома, который они сожгли при отступлении. Тут они раньше роскошествовали, пировали… одного вина сколько захватили в погребах…

Мы заканчивали позировать, когда из телефонной будки дежурный прибежал доложить полковнику, что его вызывает к телефону начальник дивизии.

Полковник стремительно пошел к своему домику, мы не спеша двинулись за ним.

Оказалось, что генерал едет сюда вместе с начальником штаба корпуса и корпусным начальником артиллерии.

В той деревушке, где мы были задержаны, они остановились, не рискуя ехать дальше в автомобиле. Противники почти никогда не упускают случая обстрелять автомобиль, исходя из предположения, что в автомобиле непременно едет высшее начальство.

Решено было послать за ними наши сани, так как они не были отпряжены. Их и послали, причем Переверзев сам пожелал править шведкой.

Мы успели осмотреться в доме полковника, пока «начальство» еще не подъехало. Это было крошечное помещение, состоявшее из трех скорее кают, нежели комнат: небольшой спальни, такого же кабинета и узкой столовой протяжением первых двух комнат.