Николай Карабчевский - Дело о гибели Российской империи [litres]

Жертв революции, т. е. убитых, по крайней мере в первые дни, было мало (городовые, которых беспощадно убивали, конечно, не в счет), почему ее прославили даже «бескровной», впоследствии она выросла уже в «Великую».

Власти, войско, полиция, все, что призвано охранять «существующий порядок», сдало страшно быстро. Пошла настоящая феерия. Ко дворцу Государственной думы стали стекаться толпы, как толпы правоверных в Мекку.

Тут был центр, гвоздь, Синай и таинственные еще пока, под облачной завесой, скрижали «нового завета».

Имя Родзянко было на всех устах. Одна из наших горничных, Марина, недалекая, но считавшая себя образованной, потому что вела знакомство с «распропагандированным» писарем из штаба, вечно бегала к Думе и приносила в буфетную новости.

– Как Родзянко только показался, сейчас ему «ура» по всей площади… Милюков тоже нынче говорил, про проливы поминал, ему в ладоши хлопали…

Только ленивый не говорил тогда перед Думой, и всех «одобряли» одинаково. Раз Марина выпалила и такую новость:

– А хорошо, если бы Вильгельм согласился царствовать над нами… Он умный – не то что наш!

Наконец, пришла весть об отречении царя. В первую минуту как будто все ожили: вступит на престол Михаил, будет конституция, будет ответственное министерство, фронт не развалится, все пойдет своим чередом, спокойствие восстановится.

Не тут-то было! «Прозорливые» вожди революции убедили Михаила отказаться, впредь до созыва Учредительного собрания. Говорили, что Керенский и Набоков запугивали его, уверяя, что он тотчас же будет убит.

У менее прозорливых тут уж совсем руки опустились…

Выходя на улицу, все нацепляли красные банты и ленточки; особенно старательно обезоруженные офицеры. Я и мои близкие этим не согрешили. Было противно тотчас же перекрашиваться.

Великие князья по очереди спешили засвидетельствовать свое почтение перед революцией. Командир флотского Гвардейского экипажа Кирилл Владимирович сам привел свой экипаж в Думу для присяги Временному правительству. Николай Михайлович носился по городу в штатском платье и имел сияющий вид. Окончательно олибералившиеся тем временем газеты беспощадно хлестали отрекшегося царя, выливая на него и на его семью ушаты грязи, перетряхивая всю распутиновщину и сдабривая ее пикантною ложью. Иначе, как на «демократической республике», никто уже не хотел мириться.

«Великая» разыгралась вовсю. Запах крови, аромат пожарищ и падали убитых лошадей уже давал себя всюду чувствовать вместе с плевками лузгаемых бродячими солдатами семечек, в ожидании спасительного Учредительного собрания.

В какие-нибудь три дня Петроград стал неузнаваемым. Это была уже не щеголеватая когда-то столица, а базарная, загрязненная площадь, на которой отныне должна была пойти бойкая торговля судьбами России.

…Часов в 10 утра 3 марта меня вызвали к телефону.

– Кто говорит?

– Николай Платонович, с вами говорит министр юстиции Александр Федорович Керенский. Сегодня в ночь сформировано Временное правительство. Я взял портфель министра юстиции…

– Поздравляю вас.

– Николай Платонович, забудем наши разногласия. Вы должны помочь мне сформировать состав министерства и Сената… Я хочу поставить правосудие на недосягаемую высоту…

– Прекрасная задача!

– Не можете ли вы собрать ваших товарищей по Совету сегодня же? Я хотел бы посоветоваться, чтобы наметить кандидатов…

– Помещение нашего Совета погибло при пожаре здания Судебных установлений.

– А вы не хотите принять меня у себя?

– Буду рад, если это вас устроит: в котором часу?

– После трех, можно?

– Буду ждать.

Перезвонившись с делопроизводителем, я распорядился оповестить членов Совета, и просил их собраться к трем часам у меня, в помещении моей канцелярии.

К трем часам почти все находившиеся в Петрограде товарищи по Совету были в сборе.

«Определенно левые» ликовали. Остальные, в том числе и я, без энтузиазма принимали совершившийся факт, с твердым намерением помочь правосудию удержаться на должной высоте.

Общим оттенком настроения было изумление перед столь быстрой сменой декораций. На это, по-видимому, не рассчитывали наиболее оптимистически настроенные вожди революции. Члены Государственной думы, решившие не подчиняться приказу о роспуске Думы, имели при себе, как говорят, яд, на случай неудачи и захвата их правительственными силами, что представлялось им довольно вероятным.

В 3 часа в мою канцелярию, без доклада, суетливо проник громоздкий, но озабоченно-подвижный граф А. А. Орлов-Давыдов, член Государственной думы, какими-то таинственными, психологическими нитями очень привязанный к Керенскому.

Оскандаленный на всю Pocсию недавним судебным процессом артистки Марусиной (Пуаре), умудрившейся, несмотря на свои пятьдесят лет, развести его с женой и женить на себе, подсунув ему якобы рожденного ею от него ребенка, граф последнее время повсюду неотступно следовал за Керенским, возил его в своем автомобиле, причем сам ездил за шофера, и, вообще, приписался к нему в адъютанты.

Правда, сам Керенский в свое время не отказал ему в интимной услуге: стать рядом с камердинером графа в качестве второго шафера, при таинственном венчании графа с мнимою матерью его мнимого будущего младенца.

Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: «Да замолчи же, шафер!»

Потешник Пуришкевич имел в то время успех думского клоуна, и все ему сходило с рук. Почуяв, однако, что надвигаются более серьезные и ответственные времена, он вовсе уклонился от участия в думских заседаниях, работая весьма успешно на фронте со своим образцовым питательным отрядом, и вынырнул вновь на «политическом поприще» уже в качестве трагического персонажа.

– Здравствуйте, что скажете? – встретил я графа, которого знал хорошо, так как был одно время его адвокатом.

– Я от Александра Федоровича… Он просил меня предупредить вас, что немного запоздает, его задержали в Думе… Вы мне позволите дождаться его у вас… Я должен потом ехать с ним…

Я провел графа в соседнюю комнату, и он расположился там курить и терпеливо ждать.

Довольно скоро после этого в передней послышалось движение. Швейцар суетливо распахнул двери моего рабочего кабинета, где заседали мы, и в него быстрыми шагами вошел Керенский. Он был в черной рабочей куртке, застегнутой наглухо, без всяких признаков белья. За ним следовал молодой присяжный поверенный Д. в военно-походной форме, как «призванный», работавший в какой-то военной канцелярии.