Натан Эйдельман - Секретная династия

Видное место среди документов об этом периоде принадлежало неизвестным прежде страницам биографии и творчества Пушкина, от неопубликованных фрагментов воспоминаний И. И. Пущина до сборника документов о гибели поэта (см. главу VIII «Адские козни»).

Особое место в Вольных изданиях занимали добытые «из-под спуда» зловещие факты о последних годах николаевского царствования. Это было время, когда начинала создаваться Вольная русская типография в Лондоне; грань между прошлым и настоящим уже почти не видна. Не случайно, например, обширные публикации о петрашевцах появляются как в специальных исторических изданиях Герцена и Огарева, так и в «Колоколе» [496] О петрашевцах см.: ПЗ. VII. Вып. I; ИС. II; а также «Колокол». Л. 49—53 (1 августа — 1 октября 1859 г.). Л. 92 (15 февраля 1861 г.). Л. 140 (1 августа 1861 г.). .

В «Полярной звезде», «Исторических сборниках...» и «Колоколе» фигурирует также немало документов о «правительственном неистовстве» последних лет николаевского царствования.

Смерть, в некоторых отношениях загадочная, Николая I рассматривалась Герценом как важная грань между прошлым и настоящим. Однако, объявляя о начале «Полярной звезды» — издания для «юной России, России будущего», ее основатель тут же, с первых строк напоминал о прошедшем: «Русское периодическое издание, выходящее без цензуры, исключительно посвященное вопросу русского освобождения и распространению в России свободного образа мыслей, принимает это название, чтоб показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство».

Создатели Вольной русской печати мечтали о том времени, «когда «Полярная звезда» потонет при полном дневном свете и «Колокол» не будет слышен при громком говоре свободной русской речи дома».

Они не дождались того, о чем мечтали, но понимали, что сделано многое. «Всякому поколению свое, — писал Герцен незадолго до смерти, — мы не ропщем на наш пай. Мы дожили не только до красной полосы на востоке, но и до того, что враги наши ее видят. Чего же больше ждать от жизни, особенно когда человек, положа руку на грудь, с чистой совестью может сказать: “И я участвовал в этой гигантской борьбе, и я внес в нее свою лепту”».

В этой книге говорилось только об одной стороне «гигантской борьбы» — отвоевывании прошлого для своего и следующих поколений. В 1850—1860-х годах многое было добыто, хотя и нелегкой ценой, иногда через потери и неудачи. Некоторые обнародованные эпизоды прежде утаивались 100—150 лет, иные же секреты продержались всего несколько месяцев. В то же время, как показывают произведенные подсчеты, исторические материалы в Вольной печати Герцена и Огарева в среднем опережали примерно на 30 лет соответствующие публикации в России и долго являлись единственным источником многих сведений, важных для общественной мысли и науки [497] Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Факсим. изд. кн., III. М., 1971. С. 18. .

Расширительное толкование государственной тайны, безгласность были органически свойственны в той или иной степени всякой абсолютной монархии. Признавая свои семейные тайны делом чести, не подлежащим стороннему обсуждению, вмешательству, самодержавие легко включало (поскольку «государство — это я») в систему семейных, интимных секретов общие проблемы, касающиеся экономики, политики, культуры... Поэтому с первой группой «табу-фактов», династических, придворных, касающихся смены властителей, дворцовых переворотов и т. п., обычно были связаны ограничения на правду о революции, восстаниях, конституционных движениях и других видах оппозиции властям. Постоянное вето накладывалось на многие литературные произведения или историю литературы (как часть революционной оппозиции или народного сопротивления).

Анализируя тип государственной тайны в России XVIII—XIX веков, мы не должны забывать о неграмотности основной части населения, которое не воспринимало «запретные факты» в их письменном выражении, но получало более или менее объективную устную информацию посредников (грамотных крестьян, разночинцев, сочувствующих дворян). Еще чаще важный «табу-факт» являлся в виде слуха, более или менее искажающего (иногда и «создающего») историческое событие.

С другой стороны, придворные круги, аристократия хорошо знали многое из секретной истории просто по своему положению, семейной традиции, преданию: в архивах таких фамилий, как Воронцовы, Строгановы, Румянцевы, Панины, обнаруживаются разнообразные документы, не подлежавшие опубликованию. Еще в декабристские времена большая часть заговорщиков узнавала важные подробности внутренней жизни страны и ее прошлого из разговоров, писем и рукописей. Впрочем, известны и неудавшиеся декабристские попытки нелегального печатного распространения своих идей (Трубецкой, Лунин).

Спустя 30 лет после 14 декабря 1825 года число интересующихся потаенным «сегодня» и «вчера» более велико — 6 процентов грамотных в середине века — это около 400 тыс. человек, среди которых дворян примерно половина.

За вычетом народа, питавшегося слухами о важных событиях, и верхов, «все знавших», остается часть дворянства и разночинцев, весьма восприимчивая к информации о реальном положении в стране и страдающая от ее недостатка. Именно эта часть народа и была в XVIII—XIX веках максимальной «стихией мятежей» (выражение Пушкина), именно эти люди и были главной аудиторией для Вольных изданий Герцена и Огарева.

Открытие XVIII и первой половины XIX века было как бы завещано Герцену и Огареву их предшественниками, боровшимися в иные времена, в иных условиях против «рабьего молчания» (В. И. Ленин). Вольная печать 1850—1860-х годов была в этом, как и в ряде других отношений, прямой наследницей Радищева, Фонвизина, декабристов, Пушкина.

Продолжение изысканий «на стыке» Вольной печати и политической истории XVIII—XIX веков кажется очень перспективным. Богатые возможности ожидают еще исследователей первых бесцензурных публикаций Радищева, Щербатова, Дашковой, мемуаров Екатерины II и сопровождающих их документов, комплекса материалов о перевороте 11 марта 1801 года, различных документов о Рылееве и других декабристах, о петрашевцах, Денисе Давыдове, Ермолове, Мордвинове, Сперанском и некоторых других деятелях. Наконец, остаются еще малоизученными некоторые герценовские издания (отсутствует, например, подробный научный комментарий «Колокола»), почти совсем не исследована бесцензурная печать Долгорукова и других эмигрантов 1860-х годов. И разумеется, требует новых, углубленных размышлений герценовская концепция русской истории XVIII—XIX веков.

Этим далеко не исчерпываются возможные пути важных розысков. Громадный пласт российской культуры, Вольная печать, еще полностью не поднят и не дал всего, что имеет...