Отто фон Бисмарк - Второй рейх. Не надо воевать с Россией

С Францией мы пытались установить удовлетворительные отношения. Это было трудно, так как французы считали нас своими непримиримыми врагами и так как мы не могли выполнить французских требований, связанных с идеей реванша. Мы мирно ликвидировали марокканский конфликт – ни один из руководящих деятелей Германии не думал о войне из-за Марокко. Именно вследствие своего миролюбия мы тогда примирились с тем, что Франция, опираясь на заключенный с Англией тайный договор об обмене Египта на Марокко, нарушила чрезвычайно существенные законные интересы Германии в Марокко. Алжезирасская конференция уже выявила контуры великой войны. Без сомнения, не очень приятно делать такие политические отступления, какое сделали мы в марокканском вопросе, но германская политика все подчинила великой идее сохранения общего мира.

Стремясь установить хорошие отношения с Францией, мы пробовали прибегать и к актам вежливости, которые, однако, часто истолковывались в плохую сторону. Я напомню лишь о поездке в Париж моей матери, вдовствующей императрицы Виктории. Мы ожидали удовлетворительного приема, так как императрица была по рождению английской принцессой и приехала в Париж как художница, чтобы ознакомиться с французским искусством. Я дважды посетил императрицу Евгению, один раз в ее замке «Farnborough», приехавши тогда из Альдершота, другой раз – на ее яхте в норвежских водах у Бергена. Этот акт вежливости казался мне само собой понятным, так как я в это время находился поблизости. Посетившие Берлин французский генерал Бонналь и несколько французских офицеров как-то обедали во 2-м гвардейском полку. Я присутствовал на этом обеде и произнес тост за французскую армию. Это, быть может, и было несколько необычно, но мой поступок был продиктован наилучшими намерениями. Я, между прочим, привлекал в Германию французских художников и художниц. Конечно, в большой политике все это имело лишь малое значение, но, во всяком случае, все эти факты свидетельствуют о наших добрых намерениях.

В отношении России я проявлял чрезвычайные старания для поддержания дружбы с ней. Мои уже опубликованные письма, характеризующие мое отношение к России, понятно, никогда не посылались без ведома рейхсканцлеров, а всегда с их согласия, часто даже и по их инициативе. При Александре III Россия, конечно, никогда не вступила бы в войну с Германией, ибо он был достаточно устойчивый человек. Император Николай, наоборот, был человек слабый и колеблющийся. В его глазах был прав тот, кто последний уходил от него; этим последним я, естественно, не всегда мог быть. И по отношению к царю Николаю II я делал все возможное, чтобы восстановить традиционную дружбу между Германией и Россией, к чему, кроме соображений политического характера, меня побуждало обещание, данное мной моему деду на его смертном одре.

Я неоднократно самым настойчивым образом советовал царю Николаю осуществить либеральные реформы и созвать так называемый великий Земский собор, существовавший еще при Иване Грозном. У меня, конечно, не было намерения вмешиваться во внутренние русские дела, я хотел лишь в интересах Германии устранить опасность внутреннего брожения, часто приводившего, как я уже говорил выше, ко всяким внешним конфликтам. Я хотел содействовать устранению военной опасности, таившейся во внутриполитической ситуации в России. Я в особенности мог делать такие попытки, потому что, поступая так, я оказывал одновременно услугу царю и России.

Царь не послушался моего совета и создал новую Думу, которая оказалась совершенно не способной выполнить возложенные на нее задачи. Если бы царь, послушавшись моего совета, созвал старый Земский собор, то он мог бы входить в личное общение со всеми представителями своего обширного государства и восстановить полное доверие между царем и народом.

Когда царь решился начать войну с Японией, я уверил его, что сохраню полный нейтралитет и не причиню ему в тылу никаких неприятностей. Германия сдержала свое слово. Когда война приняла не тот оборот, какого ожидал царь, и обе армии, и русская, и японская, в течение многих недель стояли одна против другой в обстановке военного затишья, в Берлин приехал юный брат царя, великий князь Михаил.

Князь Бюлов, бывший тогда канцлером, попросил меня осведомиться у великого князя, как, собственно, обстоят русские дела, ибо он, Бюлов, получил плохие известия и полагает, что для России пришла, наконец, пора прекратить войну.

Я взял на себя это поручение. Великий князь явно почувствовал облегчение, когда я заговорил с ним откровенно; он подтвердил, что дела России плохи. После этого я высказал свое мнение, что царь должен немедленно заключить мир, ибо ненадежность войск и офицерского корпуса, о чем сообщил мне великий князь, представляется мне столь же опасной, как и возобновившееся брожение внутри страны.

Великий князь Михаил был благодарен мне за то, что я дал ему возможность откровенно поговорить со мной. «Царь, как всегда, колеблется, – сказал великий князь, – но он должен заключить мир, что он и сделает, если я ему дам такой совет». Великий князь попросил меня дать ему с собой письмо царю в этом духе. Я набросал черновик английского письма царю Николаю, отправился с ним к Бюлову и, осведомивши его о сообщениях великого князя, показал черновик моего письма. Бюлов поблагодарил меня за то, что я выполнил его поручение; посылку письма царю он нашел целесообразной.

Великий князь, договорившись обо всем с русским послом в Берлине, графом Остен-Сакеном, и несколько раз поблагодаривши меня, уехал к царю, который после этого и начал мирные переговоры. При встрече со мной граф Остен-Сакен сказал, что я оказал большую услугу царю и России. Я был рад тому, что мои старания были оценены, и мог, следовательно, надеяться, что они послужат восстановлению хороших отношений.

Своей тактикой в данном случае я в то же время предотвращал опасность проникновения в Германию русской революции, могущей возникнуть во время Русско-японской войны. Германия не встретила благодарности, но наше поведение во время Русско-японской войны остается доказательством нашего миролюбия.

Духом такого же миролюбия был проникнут и выдвинутый мной проект соглашения в Бьерке (июль 1905). Проект этот имел в виду заключение договора между Германией и Россией о совместных действиях, который оставлял полную возможность примкнуть к соглашению как союзникам этих держав, так и другим государствам.

Проектируемый договор, однако, не был ратифицирован вследствие противодействия со стороны русского правительства (группа Извольского).

Остается еще сказать несколько слов об Америке. Несмотря на упомянутое уже «Gentleman’s agreement», устанавливавшее принципиальное решение Америки в случае мировой войны выступить на стороне Англии и Франции, – Америка все же не принадлежала к основанной королем Эдуардом VII по инициативе его правительства «Entente cordiale». Америка, насколько это можно было до сих пор проследить, не участвовала в возбуждении пожара мировой войны. Неприязненный ответ, полученный в начале войны германским правительством от президента Вильсона, вероятно, был связан с «Gentleman’s agreement», но нет никакого сомнения в том, что вступление Америки в войну и снабжение ею Антанты огромным количеством вооружения и прочих военных припасов в значительной степени уменьшили шансы центральных держав на успешное окончание войны.