Отто фон Бисмарк - Второй рейх. Не надо воевать с Россией

Если в дальнейшем я здесь излагаю свои политические принципы, то я это делаю исключительно для того, чтобы доказать невиновность Германии в возникновении мировой войны. С самого начала моего царствования политика Германии была направлена к примирению противоречий и улаживанию конфликтов, которые я застал при восшествии на престол. Общее направление моей политики носило, таким образом, исключительно миролюбивый характер. Такой же тенденцией к примирению противоположных интересов отличалась и моя внутренняя политика, о чем свидетельствует мое рабочее законодательство и все социальное законодательство Германии, поставившее ее в деле социального обеспечения во главе всех цивилизованных народов. Общие примирительные тенденции моей внутренней политики шли так далеко, что в отношении численности нашей армии мы далеко не исчерпали всех представлявшихся нам возможностей в связи с общей воинской повинностью и численностью народонаселения. В этом вопросе, как и в вопросе о военно-морском строительстве, коррективы рейхстага неизменно принимались во внимание короной и правительством. Уже тогда вопросы обороны Германии подлежали санкции со стороны народного представительства. Государство, которое стремилось бы к войне и подготовляло ее, избрало бы совершенно иную тактику.

Чем яснее Антанта обнаруживала по отношению к Германии свою агрессивную политику окружения, тем более приходилось думать с целью самосохранения об усилении защиты нашего благосостояния. Эта естественная мысль о самозащите на случай вражеского нападения была осуществлена нами лишь в самой ничтожной мере.

Миролюбие Германии привело к тому, что для организации нашей обороны на суше и на море далеко не были исчерпаны все наши финансовые и национальные ресурсы, причем в должной степени был принят во внимание тот риск, которому должно было подвергнуться наше национальное достояние в случае войны. Мы, следовательно, страдаем теперь не вследствие ложно приписываемых нам завоевательных тенденций, а, как раз наоборот, расплачиваемся за наше почти невероятное миролюбие и доверчивость. Совершенно иными были политические принципы Антанты.

О них, как и о наших непрерывных усилиях завязать дружественные сношения с отдельными странами Антанты, я уже говорил ранее. Я не хотел бы здесь, однако, оставить совершенно без внимания и те малые дела в рамках высокой политики, которые были выполнены Германией все с той же целью по возможности сгладить наблюдавшиеся тогда противоречия и разногласия. Кильская неделя привлекала к нам гостей из всех стран. Мы, между прочим, искали сближения с другими народами как в нейтральной области спорта, так и в области науки, устроив, например, обмен профессоров между германскими и американскими университетами, охотно разрешали посторонним офицерам знакомиться с организацией наших военных учреждений. Пусть, оглядываясь теперь назад, многие считают это ошибкой, но все это является несомненным доказательством нашего честного желания жить в мире со всеми народами.

В то же время Германия не воспользовалась ни одной из представлявшихся ей возможностей начать войну тогда, когда она могла быть уверена в своей победе.

Говоря о русско-японской войне, я уже отметил доброжелательный нейтралитет Германии по отношению к России.

Когда Англия была всецело поглощена бурской войной, мы могли бы начать войну с ней или с Францией, которая тогда, конечно, не могла бы рассчитывать на английскую помощь. Мы этого не сделали. Точно так же и во время русско-японской войны мы могли бы выступить не только против России, но и против Франции. И опять-таки мы не сделали этого. После того как нами был преодолен описанный уже мной марокканский конфликт, во время которого нами была отклонена мысль о войне, мы, далее, обнаружили свои мирные стремления и при дипломатическом разрешении боснийского кризиса. Когда теперь обозреваешь, логически объясняя их, все эти совершенно ясные политические события, присоединяя сюда заявления государственных деятелей Антанты, как, например, Пуанкаре, Клемансо, Извольского, Тардье и др., то, невольно потрясенный, спрашиваешь себя, как можно было построить и проводить в жизнь мирный договор, исходя из принципа германской «вины»?

Несправедливый Версальский приговор не будет оправдан судом истории…

Француз Луи Гетан, лионский делегат Лиги прав человека, недавно следующим образом высказался о мировой войне: «Если мы без предубеждения, вне зависимости от того, к какому лагерю прибило нас случайностью рождения, совершенно свободно и откровенно отнесемся к делу, то прежде всего невольно напрашивается мысль о том, что война 1914 г. является последствием войны 1870 г., ибо с того момента идея реванша, замаскированная в большей или меньшей степени, уже больше никогда не покидала нас». Войну же 1870 г. вызвало и объявило французское правительство.

Французская империя, как известно, нуждалась в войне, чтобы бороться со все возраставшими внутренними затруднениями и все усиливавшейся нелюбовью к империи со стороны общественного мнения. Сам Гамбетта, неистовый трибун оппозиции, как-то воскликнул: «Если империя доставит нам левый берег Рейна, то я примирюсь с ней». Речь, стало быть, шла тогда о завоевательной войне. Во Франции тогда не считались с тем, что скажут завоеванные народы. «Мы сломим их волю», – так гласило право победителя.

И вдруг возможность осуществления ее завоевательных планов ускользает от Франции. Принц Леопольд изъявляет готовность отказаться от своей кандидатуры на испанский престол, ввиду вызванных ею затруднений, грозящих войной. Дело принимает для Франции плохой оборот. Нет предлога для войны. С Францией случилось то же, что с молочницей и ее разбитым кувшином в известной басне; только вместо «прощай, теленок, корова, свинья, куры и цыплята» французы вынуждены были сказать: «Прощай, кровавые барыши, слова, победы, левый берег Рейна, даже Бельгия», – ибо ведь Бельгия тоже лежит на левом берегу Рейна, о котором мечтала Франция. Однако французам это представлялось слишком жестоким; разочарование для них было слишком велико; надо было найти новый повод к войне.

Вся шовинистическая пресса, вся хвастливая свора старалась изо всех сил, и вскоре выход был найден. Министр иностранных дел Грамон поручил послу Бенедетти посетить короля Вильгельма в Эмсе, где тот находился на курортном лечении, и потребовать от него письменного обещания в том, что он, как глава династии, примет свои меры в случае, если принц Леопольд изменит свое решение отказаться от испанской короны.

Отказ принца Леопольда был заявлен Франции в юридически безупречной форме и официально принят испанским правительством. Не могло быть сомнения в искренности этого отказа. Несмотря на это, почти все без исключения парижские газеты подстрекали к войне.