Отто фон Бисмарк - Второй рейх. Не надо воевать с Россией

Проводившаяся нами политика и в этом случае последовательно шла по линии сохранения всеобщего мира.

В вопросе о Киачау князь Гогенлоэ, несмотря на свой преклонный возраст, выказал такое упорство в достижении своей цели и такую твердую настойчивость, которые ему надо поставить в большую заслугу.

К сожалению, в эпизоде с телеграммой президенту Крюгеру канцлеру изменили его осмотрительность и свойственный ему ясный взгляд на вещи; только этим можно объяснить то, что он так упорно настаивал на отсылке телеграммы Крюгеру. Князь, правда, подчинился влиянию такой энергичной личности, как красноречивый бывший прокурор фон Маршалл, и убедительным речам сладозвучного, словно сирена, г-на фон Гольштейна. Тем не менее он оказал этим плохую услугу своей стране, а мне причинил большой вред как в Англии, так и внутри страны.

Ввиду того, что так называемая «крюгеровская телеграмма» вызвала много шума и явилась причиной важных политических последствий, я хочу подробно рассказать об этой истории.

Вторжение Джемсона вызвало в Германии большое, все возраставшее возбуждение. Германский народ был возмущен этим насилием над маленькой нацией, по происхождению нидерландской, стало быть, нижне-саксонско-немецкой, пользовавшейся у нас, как родственный народ, особой симпатией. Это возбуждение, охватившее также и высшие круги общества и угрожавшее породить большие затруднения с Англией, причиняло мне немало забот. Я придерживался того мнения, что если Англия хочет завоевать бурскую территорию, то этому помешать нельзя, хотя я и был убежден в том, что этот захват является несправедливым. Но я не мог преодолеть общее течение: даже в кругу моих близких знакомых меня довольно строго осуждали за мою позицию в этом вопросе.

Однажды на совещании у рейхсканцлера, моего дяди, на котором присутствовал и имперский статс-секретарь по морским делам адмирал Гольман, неожиданно появился сильно взволнованный статс-секретарь барон Маршалл с какой-то бумагой в руках. Он заявил, что возбуждение в народе и в рейхстаге так велико, что совершенно необходимо дать ему внешнее выражение. Это лучше всего можно сделать посредством посылки телеграммы президенту Крюгеру, черновик которой он держал в руках. Я высказался против этого, и меня поддержал адмирал Гольман. Рейхсканцлер при этих дебатах вначале держался пассивно. Я знал, что психология английского народа совершенно не знакома Министерству иностранных дел и барону Маршаллу, и пытался разъяснить последнему те последствия, которые этот шаг вызовет в английском народе; мне вторил адмирал Гольман. Но Маршалла нельзя было переубедить.

Тогда заговорил, наконец, и канцлер, который заявил, что я как конституционный монарх не имею права идти против народного сознания и своих конституционных советников. В противном случае грозит опасность, что сильное возмущение оскорбленного в своем чувстве справедливости и сочувствующего нидерландцам немецкого народа выйдет из берегов и обратится также и против меня. Уже и так-де в народе говорят: кайзер сам наполовину англичанин и питает тайные симпатии к Англии; он-де находится вполне под влиянием своей бабушки, королевы Виктории; пора положить конец влиянию английских дядюшек; кайзер должен выйти из английской опеки и т. д. Поэтому он, канцлер, если бы даже признавал справедливость моих возражений, должен во имя общеполитических интересов, а прежде всего во имя добрых отношений между мной и моим народом, настаивать на подписании мной телеграммы. Он и г-н фон Маршалл берут на себя, как конституционные советники, полную ответственность за телеграмму и ее последствия.

Адмирал Гольман на предложение канцлера разделить его точку зрения и со своей стороны выступить против меня ответил отказом, заметив, что весь англо-саксонский мир непременно взвалит ответственность за телеграмму на кайзера, ибо там никогда не поверят, что эта провокация исходит от старшего советника Его Величества, а будут ее толковать как «импульсивный» поступок «юного» кайзера.

После этого я попытался еще раз отговорить канцлера и г-на Маршалла от их плана. Но оба они настаивали на том, чтобы я подписал телеграмму, подчеркивая, что ответственность за последствия они целиком берут на себя. Я считал, что, исчерпавши все доводы, я в конце концов не могу не считаться с их соображениями, и подписал телеграмму.

Весь этот эпизод со всеми деталями, как он здесь описан, снова был вызван в моей памяти адмиралом Гольманом незадолго до его смерти. В газете «Times», в номере от 11 сентября 1920 г. тогдашний корреспондент этой газеты сэр Валентин Чирол (Valentine Chirol) рассказывает, что непосредственно после отсылки этой телеграммы г-н фон Маршалл сказал ему, что последняя передавала не личное мнение кайзера, а явилась «государственным актом», за который канцлер и он сам несут полную ответственность.

После опубликования телеграммы в Англии, как я и предсказывал, разразилась настоящая буря. Я получил из всех кругов Англии, особенно из аристократических, а также от незнакомых мне дам из общества, целый поток писем со всевозможными упреками, не останавливавшихся даже перед личными оскорблениями и ругательствами. Начались клеветнические нападки со стороны прессы, и вскоре легенда о моей вине в появлении телеграммы сделалась такой же непререкаемой, как церковное «аминь». Если бы Маршалл и в рейхстаге заявил о действительном ходе дела, как он его изобразил в разговоре с корреспондентом Чиролом, то я лично не был бы в такой степени замешан в этом эпизоде.

В феврале 1900 г., в разгар бурской войны, когда я, приняв в Вильгельмсгофене присягу рекрутов, находился с флотом у Гельголанда на маневрах линейных кораблей, я через Гельголанд получил телеграфное донесение с Вильгельмштрассе, что Россия и Франция обратились к Германии с предложением сообща напасть на Англию и парализовать ее морские сношения, пользуясь отвлечением ее военных сил. Я высказался против этого и приказал отклонить предложение Франции и России. Предполагая, что Париж и Петербург изобразят дело в Лондоне так, будто предложение нападения на Англию исходило из Берлина, я тотчас же телеграфировал из Гельголанда королеве Виктории и принцу Уэльскому (Эдуарду) об этом предложении и об его отклонении мной. Королева ответила сердечной благодарностью; принц Уэльский реагировал выражением крайнего изумления.

Впоследствии Ее Величество секретно дала мне знать, что через короткое время после моей телеграммы из Гельголанда о предложении Парижа и Петербурга в Лондон действительно пришло предвиденное мной сообщение с изображением дела в противоположном смысле; королева была рада открыть своему правительству, на основании моего сообщения, интриги Франции и России и успокоить его насчет лояльного поведения Германии. Королева при этом подчеркивала, что она никогда не забудет дружеской услуги, оказанной мной Англии в тяжелое для нее время. Когда Сесиль Родс (Cecil Rhodes) обратился ко мне с ходатайством разрешить ему провести через принадлежавшую Германии часть Южной Африки свою Капско-Каирскую железнодорожную и телеграфную линии, я в согласии с Министерством иностранных дел и канцлером дал ему свое разрешение при условии проведения ветки через Табора и использования для постройки железной дороги на германско-африканской территории германских материалов. Родс на эти условия согласился с готовностью. Он был благодарен за осуществление при содействии Германии своей заветной мечты после того, как незадолго до того король Леопольд Бельгийский отказал ему в его просьбе.