Маркус Редикер - Корабль рабов

Особое значение невольничьих судов было связано с другим основополагающим учреждением современного рабства — с плантацией как формой экономической организации, которая возникла в средневековом Средиземноморье и распространилась на восточные атлантические острова (Азорские острова, Мадейру, Канарские острова и острова Зеленого мыса). Плантации в новом виде появились в Новом Свете, особенно в Бразилии, Карибском море и Северной Америке в течение XVII столетия [49], где производство сахара в 1650-е гг. создало чудовищную потребность в рабочей силе. В течение последующих двух столетий корабль за кораблем доставляли человеческий груз, в результате чего росло число африканских рабов, которых плантаторы покупали, собирали в большие группы и с помощью насилия вынуждали производить в огромных масштабах товары для мирового рынка. Действительно, как писал С. Л. Р. Джеймс о рабочих в Сан-Доминго (современное Гаити), «работая и живя сотнями вместе на огромных сахарных фабриках, которые покрывали Северную равнину, они были ближе к современному пролетариату, чем любая группа рабочих, уже существующих в то время». К 1713 г. такие плантации стали «самым значительным продуктом европейского капитализма, колониализма и морского владычества» [50].

Одна машина служила другой. В 1773 г. Плантатор из Вест-Индии писал, что плантация должна быть «хорошо сконструированным механизмом, состоящим из многих колес, которые вращаются по-разному, но в конечном итоге приводят к достижению великой цели» [51].

Эти колеса вращали африканцы, а «великая цель» была беспрецедентным накоплением капитала в мировом масштабе. Как основная часть «комплекса плантации», невольничье судно помогло североевропейским государствам, Великобритании в частности, выйти из национальных экономических пределов и, по словам Робина Блэкберна, «открыть индустриальное и глобальное будущее» [52].

Большое хорошо вооруженное невольничье судно стало мощной парусной машиной, и все же оно было чем-то бóльшим, чем представляли Томас Гордон и его современники. Корабль стал одновременно факторией и тюрьмой, и в этом сочетании заключались его триумф и ужас. Слово «фактория» появилось в языке в конце XVI в., когда расширилась международная торговля. Корень этого слова — factor — обозначал в те времена торговца. Фактория стала «учреждением для торговцев, ведущих дела в чужеземной стране». Фактория была местом, где шла торговля [53].

На побережье Западной Африки основывались крепости и торговые дома, такие как Кейп-Кост на Золотом берегу и Форт-Джеймс на острове Бане в Сьерра-Леоне. Эти крепости становились «факториями», но и сами суда тоже были факториями, так как они надолго вставали на якорь в местах, где шла торговля. Корабль использовался как место ведения всех дел. На палубах шел обмен товарами, теми, которые везли в Африку, — текстиль и огнестрельное оружие, и теми, которые отправлялись в Европу, — золото, слоновая кость и рабы. Моряк Джеймс Филд Стенфилд приплыл в 1774 г. из Ливерпуля в Бенин на борту невольничьего корабля «Орел», который долго оставался у берега как «плавучая фактория» [54].

Судно было факторией в оригинальном значении слова, но это была также фактория и в современном смысле. В XVIII в. такие парусные суда исторически были местом, куда набирали большое количество бедняков, которых капитаны и их помощники заставляли трудиться. Они выполняли всевозможные работы с использованием различных механических приспособлений в условиях жесткой дисциплины и под постоянным надзором — в обмен на деньги, заработанные в результате этой торговли. Как показала Эмма Кристофер, «матросы не только работали на глобальный рынок, но они все делали для того, чтобы создать товар, который называется “раб”, для продажи на американские плантации» [55].

Невольничье судно было также мобильной плавучей тюрьмой, пока на берегу не успели выстроить настоящих тюрем. Истина заключалась в том, что лишение свободы (в бараках, крепостях, тюрьмах) было крайне важным для развития работорговли. Само судно было просто одним из звеньев в цепи работорговли. Стенфилд назвал его «плавучей темницей», в то время как анонимный защитник работорговли высказался точнее, обозначив его «переносной тюрьмой». Ливерпульские матросы часто говорили, что, когда они попадали в тюрьму за долги в тавернах, их выкупали капитаны и возвращали рабочие руки на корабли, что для матросов означало замену одной тюрьмы на другую. И если невольничье судно казалось тюрьмой моряку, вообразите, чем оно казалось запертому в трюме невольнику! Таким образом, благородная и полезная машина, описанная Томасом Гордоном, приносила пользу одним группам людей в большей степени, чем другим [56].

Малакий Постлетуэйт был британским торговцем и лоббистом Королевской африканской компании. В середине 1740-х гг. он вел борьбу за то, чтобы убедить парламент субсидировать работорговлю, оплачивая содержание крепостей и факторий в Западной Африке. Он утверждал, что работорговля является основой Британской империи. Его собственное положение и экономические интересы, возможно, несколько преувеличивали силу его требований от имени торговли. Но если рассматривать этот процесс в перспективе всего XVIII в., когда работорговля распространилась шире, чем предвидел Постлетуэйт, некоторые из его мыслей окажутся основой представлений правящего класса о работорговле и ее месте в большой «политической арифметике» империи [57].

Постлетуэйт выдвинул свой главный аргумент уже в самом названии его первой книги: «Африканская торговля — краеугольный камень британской плантационной торговли в Америке» , изданной в Лондоне в 1745 г. Она начиналась с заявления, что «наши вест-индские и африканские отделения — самые полезные и выгодные для всей нации из всего, чем мы занимаемся». Он знал, что развитие плантаций преобразовало империю и что мощь государства прежде всего зависела от поставок живого товара. Что касается плантации и невольничьих кораблей, «то одно не может существовать без другого». Он также указал, что работорговля была важна для растущего британского капитала: невольники, которых везут из Африки, производят приблизительно семь восьмых всей британской продукции; «и они возвращают нам весьма ощутимую прибыль». Он повторил свой старый аргумент, который станет спорным в дебатах в 1780-е гг.: работорговля создала «великую плеяду мореплавателей» и была поэтому «огромной школой морских сил». Таким образом, он считал, что невольничьи корабли порождали как рабскую, так и морскую рабочую силу.

Постлетуэйт защищал то, что он вежливо называл «африканской торговлей», потому что он знал, что некоторые люди даже в 1740-е гг. уже выступали против того, что они жестко объявили «работорговлей»: «Многие выступают против этой торговли, полагая, что это варварское, жестокое и противозаконное явление для христианской страны — торговать черными !» Но, как и все работорговцы, он убедил себя, что африканцам будет лучше жить «в цивилизованной христианской стране», чем среди «дикарей». В любом случае, моральные проблемы были решены в пользу национальных, экономических и военных интересов: работорговля представляла «неистощимый фонд накопления капитала и морского могущества нации». Защитив торговлю африканцами, парламент защитил бы « счастье и процветание всего королевства ». Британская атлантическая система зависела от ресурсов, рабочей силы и богатства Африки и Америки. В этом высказывании он предвосхитил известную картину Уильяма Блейка, написанную полстолетия спустя: « Европа, которую поддерживают Африка и Америка » [58].