Маркус Редикер - Корабль рабов

После этого психическое состояние пленников значительно менялось. Двадцатисемилетняя женщина, которая прошла сотни миль до побережья, следила за членами команды судна с «огромным удивлением». Она никогда не видела раньше белых людей и была исполнена любопытства. Работорговец Джон Мэттьюс описал человека, который смотрел «на белого с изумлением, но без страха». Он тщательно рассматривал кожу белого, потом свою собственную, волосы белого и свои «и часто заливался смехом, видя разницу между собой и, по его мнению, неотесанным белым». С другой стороны, Мэттьюс также отметил, что намного больше людей на борту впадало в состояние паники, «вялого бесчувствия», в котором они оставались в течение долгого времени. Эти люди думали, что «белый покупает их, чтобы принести жертву своему богу или просто съесть его» [388].

Каннибализм был одним из понятий, из-за которого велась война, которую называли работорговлей. Европейцы долго оправдывали и саму торговлю, и собственно рабство, утверждая, что африканцы были дикими людоедами, которых нужно сделать цивилизованными, насильно прививая им «более передовую» жизнь и образ мыслей христианской Европы. Многие африканцы были в равной степени уверены, что странные бледные мужчины в зданиях с крыльями были каннибалами, которые ждут только одного — съесть их плоть и выпить их кровь. Эта вера усиливалась, поскольку многие из африканской знати использовали работорговлю, чтобы дисциплинировать своих собственных рабов: «Хозяева или жрецы заявляли рабам, что европейцы убьют и съедят их, если они будут вести себя плохо и вынудят своих владельцев перепродать их. Тем самым рабы оставались в подчинении и в большом страхе перед тем, чтобы быть проданными европейцам». В любом случае огромное число людей, таких как Эквиано, добирались до судна в болезненном страхе, что их съедят заживо. Такая вера в некоторых областях Африки была распространена больше, чем в других: люди из внутренних районов верили в это с большей вероятностью, чем люди на побережье; народ игбо соглашался с этим скорее, чем аканы. Страх перед тем, что тебя съедят, оказался веской причиной для сопротивления — от голодовки до самоубийства и до восстания [389].

Самыми позорными символами порабощения на борту работоргового судна были инструменты насилия: наручники, кандалы, ошейники и цепи. Многие из невольников были уже связаны, когда они поднимались на борт судна, особенно так называемые крепкие мужчины (физически сильные взрослые), но этот процесс шел дальше — от африканской лозы к железной технологии европейцев, которая вызывала особый ужас. Наручники имели несколько форм, от простых до круглых зажимов. Кандалы для ног, известные как bilboes (ножные кандалы), состояли из прямого железного прута, по которому двигались металлические петли. У прута один конец был закругленный, другой имел замок или обычное прибитое кольцо, через которое цепь могла двигаться, когда два пленника выходили на палубу. Большинство наказаний было предназначено для непокорных рабов, их шеи были зажаты в большие железные воротники, которые крайне мешали передвижению и не давали возможности лечь или отдохнуть. Смысл всего этого состоял в ограничении свободы передвижения и контроле за потенциальным сопротивлением.

По общему правилу всех мужчин заковывали, женщин и детей оставляли свободными. Но капитаны по-разному пользовались оковами. Некоторые всегда сковывали одни народности (людей фанти, ибибио), но не других (народы чамбра, анголы), которых не считали готовыми к сопротивлению. Пленников народа асанте приковывали цепями, в зависимости от того, как и почему они попадали на судно. Иногда капитаны клялись, что они выпускали мужчин из цепей, как только отплывали от африканского побережья, хотя опытные люди в это не верили. Другие капитаны использовали только наручники или кандалы, но не всё одновременно. Какой-то капитан рассказал, что он расковывал мужчин из цепей, как только они, казалось, «смирялись» со своей судьбой на борту судна. Непокорных женщин тоже заковывали [390].

Железо причиняло плоти страдания. Даже минимальное движение становилось болезненным. Попытка потянуть себя и своего прикованного товарища через массу тел на нижней палубе к бочкам, где справляли нужду, была мучительной и, как и принудительный «танец» на главной палубе, превращался в пытку. В конце 1780-х гг. юный Джон Рилэнд помогал (в Англии) старому африканцу по имени Цезарь, который все еще мучился шрамами от кандалов на работорговом судне. Кожа на его лодыжках была «порезанная и бугристая», не в последнюю очередь из-за того, что он был прикован цепью к человеку, языка которого не понимал, и это мешало им координировать свои движения. Когда его товарищ заболел и бился в конвульсиях, металл раздирал обоих мужчин. Ношение этих кандалов, как Цезарь объяснил Рилэнду, никогда не забудется: «Железо вошло в наши души!» [391]

С самого начала истории работорговли европейцы стали контролировать тела рабов, нанося на них клейма — раскаленные символы европейской собственности на плоти, обычно на плече, верхней части груди или бедре. Чаще всего так поступали покупатели — представители крупной торговой компании, таких как Королевская африканская компания или Южная морская компания. Некоторые торговцы требовали, чтобы капитаны клеймили рабов, которые принадлежали им по праву льгот, и тогда они должны были сами нести ответственность за их смерть. Но такая практика постепенно сходила на нет. К началу 1800-х об этом упоминалось все реже [392].

Был и другой, «более рациональный» способ превращать людей в собственность. На борту каждого судна в XVIII в. существовала система учета, по которой все пленники превращались в безликие номера. Каждому невольнику присваивался свой номер и иногда новое имя. Но система номеров была более распространенной и удобной для капитанов и врачей, которые обычно записывали в своих списках и журналах смерть мужчины «№ 33», мальчика «№ 27», женщины «№ 11» или девочки «№ 92». Согласно официальным документам рейса, каждый раб был безымянным числом в бухгалтерской системе. Капитаны нумеровали всех живых, когда они попадали на борт; врачи перечисляли мертвых, когда их выбрасывали за борт [393].

Значительная часть невольников работала на борту судна, имея разные обязанности, важные в корабельной экономике. Самой распространенной была «внутренняя» работа в широком смысле, по выполнению необходимых ежедневных дел на корабле. Многие женщины участвовали в приготовлении пищи. Они делали то, что было им более знакомо; чистили рис и другое зерно. Женщины также были поварами (вместо или в некоторых случаях рядом с коком), делая еду для сотен людей на борту. Иногда женщина-невольница (если она заслуживала доверия) могла готовить более высококачественную пищу, которую подавали к столу капитана. Другие африканцы, мужчины и женщины, мыли и убрали палубы, очищали и дезинфицировали помещения, где они сами находились. Некоторые занимались стиркой и починкой одежды команды. Они часто получали «плату» — глоток бренди, немного табака или дополнительной пищи [394].