Маркус Редикер - Корабль рабов

Лучшее описание того, как происходило общение невольников в трюме, было оставлено моряком Уильямом Баттервортом в его рассказе о рейсе на борту «Гудибраса», плывшего из Ливерпуля в Старый Калабар, Барбадос и Гренаду в 1786-1787 гг. Капитан Дженкинс Эванс сначала купил 150 человек, среди которых, как отметил Баттерворт, были «четырнадцать различных племен или народностей». Не ясно, сколько культурных групп было среди окончательно собранной группы в 360 человек, с которыми он отправился по Среднему пути, но ясно, что доминирующей группой на борту были люди игбо, как это было почти на всех судах, ведущих торговлю в заливе Биафра в это время [417].

Баттерворт продемонстрировал, как общались люди, которые были отделены друг от друга перегородками трюма. После того как не удалось восстание, целью которого было «уничтожить команду и овладеть судном», так как их не поддержали женщины, невольники осыпали друг друга злыми обвинениями. Мужчины, запертые внизу в носовой части судна (которые находились под неусыпной охраной вооруженных матросов, шагающих над их головами по решетке на главной палубе), кричали женщинам, что они трусы и предатели «не пожелавшие помочь им возвратить их свободу», а женщины им громко отвечали, что «они решили, что заговор обнаружен и их план разбит». Перед этим, когда капитан пытался узнать у них что-либо, женщины отрицали, что они знали о заговоре, но теперь выяснилось иное. Команда на палубе слышала всю горячую перепалку. Некоторые из них поняли речь невольников, вероятно включая капитана Эванса, который совершил по крайней мере два предыдущих рейса к заливу Биафра. Любое непонимание преодолевалось с помощью африканского мальчика по имени Бристоль, который знал все языки этой местности и выступал как корабельный переводчик.

Не побоявшись, что капитан и команда могут узнать об этом, некоторые из мужчин решили организовать второе восстание, на этот раз с женщинами, которые казались полны решимости на сей раз создать о себе лучшее мнение. Общение было теперь продолжено «посредством мальчиков; они избавили невольников от необходимости перекрикиваться с одного конца корабля на другой». Мальчики бегали взад и вперед между переборками в разных помещениях трюма, передавая шепотом сообщения от мужчин к женщинам и снова назад. Иногда кто-то нарушал тайну и говорил громко, особенно одна сильная женщина, прозванная «Боцман Бесс», которая в глазах Баттерворта была «Амазонкой во всех смыслах слова». Она была назначена «начальницей над женщинами ее страны» и получала матросскую еду от капитана Эванса. На этот раз мятежники планировали сломать переборки и пробиться на главную палубу, после чего Бесс и другие женщины вооружат их инструментами кока — вилками, ножами, топором, чтобы начать бунт. Заговор был погашен прежде, чем он начался, с помощью Бристоля. Главарей мужского пола выпороли, в то время как Боцмана Бесс и четырех других женщин завернули в мокрую парусину и оставили на палубе, чтобы «остыть».

Баттерворт также отметил и другие важные средства общения, особенно среди женщин, которые были размещены рядом с ним и за кем он мог наблюдать вблизи. Он отметил, как одна безымянная женщина «пользовалась всеобщим уважением» среди невольниц и особенно среди ее собственных «землячек». Она была «оракулом», «оратором» и «певицей». Одна из ее главных целей состояла в том, чтобы «облегчить часы ее сестер в изгнании». Ее культурная принадлежность неизвестна, хотя возможно, что она не принадлежала народу игбо, поскольку Баттерворт не мог понять ее. Она, однако, имела большой успех, адресуясь к многоэтнической аудитории, и ее преждевременная смерть вызвала долгий и громкий плач среди невольниц.

Когда эта женщина говорила или пела, остальные невольницы на корабле «Гудибрас» усаживались на квартердеке в кружок, «самые молодые образовывали внутренний круг и так далее, в зависимости от возраста». Певица стояла или, скорее, становилась на колени в центре, напевая «медленный патетический речитатив», без сомнения описывая печаль из-за потери своей страны и свободы. Судя по тону, настроению и эмоциям, Баттерворт предположил, что «она могла говорить о друзьях, оставшихся далеко, о доме, которого больше нет». Она также вела торжественные речи, некоторые из которых, как полагал Баттерворт, были декламациями по памяти, возможно, эпической поэзии. В этих речах «сменялись страсти; захватывающая радость или горе, удовольствие или боль» в зависимости от рассказа и обстоятельств. Окружающие женщины и девочки были вовлечены в рассказ через традиционную африканскую форму вопрос — ответ. Они присоединялись как «своего рода хор, завершая определенные предложения». Это был очень тесный вид общения, и «в воздухе висел дух торжественности». Такие выступления производили эффект даже на молодого англичанина, который не понимал слов: он обнаружил, к своему удивлению, что «проливает слезы жалости». Баттерворт полагал, что эти сборы женщин были проявлением «меланхолии» и пробуждением мыслей.

Баттерворт также показал, как информация расходилась с одной части нижней палубы по всему судну, быстро и подобно взрыву. Однажды судовой врач Дикинсон сказал невольнице (возможно, в шутку), что после остановки в Барбадосе им предстоит долгий рейс в течение двух месяцев или больше — и это после изнурительного восьминедельного атлантического плавания. Женщина разозлилась, что их мучения в море продлятся, и передала в гневе эту новость другим невольницам, с которыми она находилась в одном из помещений внизу. Внезапно, как написал Баттерворт, «как пороховой снаряд, зажженный с одной стороны, новость попала через помещение мальчиков к мужчинам, выразившим крайнее недовольство». Баттерворт услышал «громкий ропот, который поднимался снизу» и испугался «ужасного взрыва». Тогда капитан Эванс быстро собрал доктора Дикинсона и всех невольников — и мужчин, и женщин — на палубу. Капитан объяснил рабам (и всему судну), что доктор сказал неправду и они скоро прибудут в Гренаду. Он сделал выговор врачу и вынудил его принести всем извинение, чтобы удержать порядок после сердитого ропота.

Как ясно дал понять Баттерворт, одним из постоянных звуков на корабле рабов была песня. Моряки иногда играли на разных инструментах и пели, но чаще — и днем, и ночью — пели сами африканцы. Частично петь их принуждали, но больше они пели «по собственной воле». В пении принимали участие все. «Мужчины поют песни своей страны», песни своей культуры, объяснил некий капитан невольничьего судна, «и мальчики танцевали, чтобы развлечь их». Ведущая роль в пении на борту работоргового судна принадлежала, по мнению Баттерворта, женщинам [418].