Маркус Редикер - Корабль рабов

Однако чаще всего результатом корабельного восстания было его подавление, после чего начинались пытки, мучения и террор. Те, кто возглавлял бунт, становились примером остальным. Их пороли, прокалывали, резали, растягивали, ломали им кости, казнили — все согласно разгоряченному воображению капитана невольничьего судна. Во время этих диких казней война продолжалась — невольники отказывались кричать, когда их хлестали, и шли на смерть спокойно, как делали печально известные короманти 45 , презирая «наказание, даже смерть». Иногда части тела побежденного разбрасывали среди остальных по всему судну, как напоминание о том, что случится с теми, кто посмеет снова бунтовать. Каждый такой пример доказывал, что работорговое судно было хорошо организованной цитаделью для контроля за людьми. По замыслу его хозяев, пленникам было чрезвычайно трудно захватить корабль и отплыть на свободу [450].

Главной причиной восстания было само рабство. И объяснения, которые давали сами африканцы на борту, только доказывало верность этих слов. Моряк Джеймс Тауэн, который знал основной торговый язык Наветренного Берега «почти так же, как английский язык», разговаривал с невольниками и выяснил, что их оскорбляло. Когда его спросили на заседании комиссии парламента 1791 г., знал ли он, что они делали попытку восстания на борту, он сказал, что знал. Его тогда спросили: «Вы когда-либо интересовались причинами таких восстаний?» Он ответил: «Да, мне говорили: что заставило нас сделать этих людей рабами и увезти из их страны? Ведь у них были жены и дети, и они хотели быть с ними». Другими причинами, которые делали восстание вероятным, были близость к берегу (так как они боялись навигации в открытом море), плохое здоровье или слабая бдительность команды. Также фактором, усиливающим возможность бунта, был прежний опыт любого сопротивления у африканцев [451].

Историк Дэвид Ричардсон доказал, что восстания на борту работорговых судов существенно затрагивали саму торговлю. Они вызвали потери, увеличивали затраты судовладельцев и создавали препятствия для вкладчиков, о которых автор «Бостонского информационного бюллетеня» писал в 1731 г.: «Как восстания рабов, так и другие неприятности последних рейсов к Золотому Берегу причинили большой ущерб нашей торговой прибыли». Ричардсон считает, что восстания происходили на одном из десяти судов, среднее количество умерших в этом случае составляло примерно 25 тыс. и что всего в результате погибло около 100 тыс. ценных невольников. Восстания также производили и другие экономические эффекты (более высокие затраты, снижение потребностей), что «значительно уменьшало отгрузку рабов» в Америку — на 1 млн во всей истории работорговли и на 600 тыс. в период 1698-1807 гг. [452].

Восстания также затронули и читающую публику, поскольку газеты по обе стороны Атлантики без конца публиковали хронику кровавых бунтов. Противники работорговли стали активно обсуждать сопротивление, которое велось на нижней палубе и в трюмах, отмечая «отчаянную решимость и удивительный героизм невольников». Они настаивали, что заключенные просто пытались возвратить «потерянную свободу» — свое естественное право. Когда после 1787 г. в Великобритании и Соединенных Штатах начались общественные дебаты о работорговле, аболиционисты постоянно обращались к теме сопротивления невольников для опровержения заявлений сторонников продажи людей о «якобы пристойных условиях» на борту судов. Если бы работорговые суда действительно были удобными, как описывали торговцы и капитаны, почему тогда многие невольники шли на верную смерть и пытались уморить себя голодом, выброситься за борт или поднять восстание? [453].

Томас Кларксон писал о «сценах яркого героизма, которые неоднократно происходили в трюмах или на палубах работорговых судов». Столь велики и благородны были такие действия, что «эти люди часто затмевают блеском своих деяний знаменитых героев Греции и Рима». Он также отмечал: «Но насколько различны судьбы первых и вторых. Деяния первых оценивают как нарушение законов, за что их наказывают пытками или смертью, в то время как последние были удостоены общественных наград. Деяния первых усердно предаются забвению, так что от них не остается и следов, в то время как подвиги последних старательно записывали в качестве примеров для будущих времен» [454].

Кларксон был прав, говоря о героизме, пытках, смерти и о бесконечном прославлении истории Греции и Рима, но он был неправ в оценке наследия мятежников. Больше всего на борту корабля восстания влияли на невольников, несмотря на разную степень их участия в мятеже. Те, кто отказался принять рабство, начали борьбу, которая продолжалась несколько веков. Как мученики, они остались жить в фольклоре и в памяти людей, запертых в трюме, на побережье и на плантациях. Мятежников будут помнить, и борьба продолжится [455].

Опыт смерти и стремление к разным формам сопротивления были связаны с широко распространенными на Западе Африки верованиями. С начала XVIII столетия до отмены рабства большинство пленников полагало, что после смерти они вернутся на родину. Это позволило им «встречать свою судьбу с силой духа и истинным безразличием». Такие верования были особеняо распространены среди народов залива Биафра, но они также встречались среди жителей Сенегамбии, Наветренного Берега и Золотого Берега. Они сохранялись еще долго после плавания по Среднему пути. В Северной Америке и Вест-Индии люди африканского происхождения часто выражали радость, даже экстаз во время похорон, потому что покойный «вернулся домой в Гвинею» [456].

Когда в начале XVIII в. безымянный очевидец писал об умерших на корабле невольниках, он заметил, что «они верят, что после смерти вернутся в свою страну, что заставляло некоторых из них отказываться от пищи. Для многих это был способ возвратиться домой». Женщина из Старого Калабара, которая в 1760-х гг. довела себя голодовкой до гибели на борту работоргового судна, сказала другим невольницам перед тем, как умереть, что «она уходит к своим друзьям». В конце столетия Джозеф Хоукинс писал, что после смерти народы ибау «должны возвратиться в их собственную страну и остаться там навсегда свободными от забот и боли». Аболиционисты знали о вере в переселение душ, как объяснял Томас Кларксон: «По мнению африканцев, только смерть должна освободить их из рук угнетателей, и после того, как они умрут, они немедленно окажутся на родных равнинах, где снова будут жить вместе с родными в спокойствии и радости. И так сильно на них влияют эти представления, что они часто доводят их до крайности, когда они решают поставить точку в своей жизни. «Когда кто-то умер, другие африканцы говорят, что «он ушел в свою счастливую страну» [457].