Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Около 770 г. до н. э. под ударами северных кочевников гибнет крупнейшее государство Китая — Западное Чжоу, что говорит о возрастании мощи и агрессивности степняков. С этого времени дуалистические религиозные представления, имевшие до сих пор преимущественно онтологические и природные основания, начинают более остро испытываться дуализмом социально-экономическим и политическим. Возрастающая агрессивность кочевнических новообразований требует ответа со стороны традиционных скотоводческих сообществ степи и складывающихся к югу от нее земледельческо-скотоводческих раннегосударственных объединений Средней Азии и Ирана. Таким ответом стало учение Заратуштры, одного из древнейших пророков-поэтов «осевой эпохи». Ответом же кочевнической степной Скифии, откуда был изгнан Заратуштра и его учение, стало то жестокое (но не менее мужественное) мировоззрение, которое в заостренной, полемической форме приписывают поклонникам Ангхро Майнью и даэва зороастрийские сочинения, а в более объективной форме изображают греческие авторы (по Геродоту, его характеризуют ежегодные человеческие жертвы «священному золоту» и богу войны, ослепление всех пленных, поедание плоти родителей и т. д.). Недаром Эсхил избирает местом «всемирного страдалища» для Прометея и Ио именно Скифию — от западных границ у Карпат через Боспор Киммерийский до Алтая.

Наиболее полное выражение это мировоззрение, за отсутствием собственно скифских письменных источников, нашло в «скифском зверином стиле». Этот термин в данной работе мы употребляем в расширенном смысле, понимая под ним как наполненные образами животных изделия скифских мастеров, найденные от Дуная до Хангая, так и сделанные по скифскому заказу с использованием тех же или аналогичных по семантике образов иных традиций изделия урартских, греческих, малоазийских мастеров VII–IV вв. до н. э., выражавших единое в основных чертах скифское мировоззрение. О значении образов животных и птиц для воплощения высших образов религии кочевников говорят и многие гимны «Авесты», и этнонимы кочевников: турийа (туры, т. е. «дикие (?) быки»), саки / саги («олени», «сохатые», по Абаеву), аримаспы (некие «кони»). Арсенал исходных образов «звериного стиля» складывается на востоке степной зоны к рубежу IX–VIII вв. до н. э., а отчетливо выраженная идея «благого терзания», обеспечивающего круговорот жизни, фиксируется на изделиях с VII в. до н. э. (ножны Келермесского меча и др.), после межэтнических военных столкновений и миграции предков царских скифов на запад в конце VIII в. до н. э. Видимо, сложение этого стиля в его динамическом варианте, отражающем формирование соответствующего мировоззрения, падает на VIII — нач. VII в. до н. э., т. е. на то же время, что и деятельность Заратуштры и его учеников.

На произведениях «звериного стиля», рассматриваемых совместно с сопутствующими артефактами и на фоне скифской мифологии и религии, можно выделить два взаимосвязанных круга образов: а) олень — конь — горный козел — солярный или астральный знак — третий глаз мужей аримаспов. В этих образах и в их комбинациях выражены преимущественно благие божества и их «силы» и функции. Это образы «потока жизни», упоенности ею, образы покоя и полета в покое, образы «божества в силах и славе», образы религиозного познания и попыток прорыва к сути бытия; б) кошачий хищник — хищная птица (или ее клюв) — различные грифоны — культ меча — некоторые агрессивные и опасные боги и демоны, а также стражи иных уровней бытия. Это образы «смерти, обновляющей жизнь через растерзание», образы самодостаточные и композиционно замкнутые сами на себя.

Взаимодействие этих двух образных систем и обеспечивает «поток вселенского бытия», не ограниченного жизнью человека, оленя или даже бога. Представляется, что в этом «зверином стиле мировоззрения» беспощадно и точно выражена основная и обычно не называемая прямо оппозиция жизни, а именно оппозиция «безмерного обаяния жизни» и «всемирной пытки» (в разных формах), прохождение через которую является условием продолжения жизни на всех постигаемых уровнях нашего бытия.

Обнажение и приятие жестокого взаимодействия двух означенных систем отнюдь не исчерпывает всего богатства образов и идей скифского мировоззрения, но определенно является его «основным механизмом» и его отличием от других великих мировоззренческих систем «осевой эпохи». С трудом улавливается в скифском искусстве и мифологии образ некоего превышающего и объединяющего обе оппозиции начала. Образ этого Высшего Единства довольно неопределенен и двусмысленен и в зороастризме; наиболее емкое его оформление среди религий иранского круга дает зерванизм. Отчасти это Единство выражено в свето-огненной сути самого священного золота, примерно соответствующего Хварэне и Аше/Арте (огненной божественной справедливости) зороастризма; другие его образы — мировое древо, мировая растительно-звериная сеть (обкладка пояса из Зивие). Иногда Высшее Единство как будто представлено в образе женского божества огненной или растительной природы, которое, судя по соотнесенной с ней системе изображений, вполне положительно относится к мироустройству, основанному на оплаченном страданием очаровании жизни.

В соавторстве с В. Т. Мусбаховой мною уже были опубликованы краткие тезисы, где предложена локализация подробно описываемого в «Одиссее» острова Кирки на Таманском полуострове (остров синдов? остров Фанагора?), а Аида, который Одиссей посещает по настоянию Кирки, затем возвращаясь оттуда вновь на ее остров, — в районе Днепро-Бугского лимана или вблизи него (Machinsky, Mousbakhova 2001: 4–5). В настоящее время подготавливается большая статья, где эта тема раскрывается подробно, с привлечением новых, в том числе археологических, аргументов [39] См. следующую статью. .

Представляется естественной и образно точной древнейшая локализация Аида на крайнем севере тогдашней ойкумены эллинов, в земле киммерийцев, которых вскоре сменят скифы [40] Мы исходим из датировки «Одиссеи» концом VIII — началом VII в. до н. э. . Но о посещении Аида Одиссей рассказывает (очень подробно) только в городе, где царствуют Алкиной и Арета, на острове феаков Схерии. Позднее, на Итаке, в многочисленных разговорах с родными, слугами, женихами и даже со своей покровительницей Афиной он ни разу даже косвенно не упоминает об этом. Иными словами, опережая некоторые выводы статьи, о потустороннем печальном Аиде он рассказывает только в светлом земном Раю, на острове Схерия.