Райнхард Виттрам - История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

«Презираемая некоторыми космополитическая точка зрения вполне может находиться в созвучии с любовью к собственному виду, – продолжал далее Траутфеттер. – Причем немецкий язык может сохранить свое дальнейшее существование только при охране всего того, что присуще коренным народам… Как только первое положение займет предназначенное ему место, то это приведет и к правильному применению второго. Тогда обе части должны послужить тому, чтобы не немецкое в своем терпении не захирело, а немецкое, как творец высшей жизни, сохранило свое завоеванное им неоспоримое право…»

За германизацию начиная с тридцатых годов раздавался лишь один, но довольно веский голос, принадлежавший будущему лифляндскому генеральному суперинтенденту Фердинанду Вальтеру, всю свою жизнь выступавшему за то, чтобы летты и эсты получали немецкое образование. В этом Вальтер видел проявление социальной справедливости, чтобы и они, в «тяге к германизации» которых он был уверен, могли пользоваться благами германской культуры. Но, несмотря на его пожелания и предостережения, в XIX столетии, за исключением отдельных проявлений, дело до планомерной германизации так и не дошло. Предубеждения оказались сильнее требований в духе Гердера и победили опасения в том, что расширяющее горизонт немецкое образование приведет к отчуждению крестьян от своего сословия.

Тем не менее в известном смысле германизация осуществлялась независимо от каких-либо планов. И происходило это на пути социального подъема. Ведь экономическое, социальное и культурное превосходство немцев в прибалтийских провинциях было настолько очевидно, что поднявшийся по социальной лестнице латыш или эстонец регулярно растворялся среди немцев. Причем среди всех факторов, способствовавших такому явлению, наиболее действенным являлось школьное образование.

За получение начального образования, которое на селе осуществлялось на дому под надзором пастора, ответственность возлагалась на родителей учеников. При этом тяга к знаниям у обоих народов была чрезвычайно велика. В сельских народных школах – общинных и приходских, которые содержались без государственных дотаций совместными усилиями крестьянских общин и помещиков, предоставлявших для них в том числе землю и здания, занятия проводились на родном языке – соответственно латышском или эстонском.

С 1819 года посещение школ в Лифляндии было обязательным. Учителей же из числа латышей и эстонцев готовили в содержавшихся на средства дворян специальных учебных заведениях, где царил германский дух, а учебный материал изобиловал немецкими словами. Эти педагогические училища, находившиеся в Валке и Дорпате в Лифляндии, городе Кунда в Эстляндии и Ирмлау в Курляндии, в которых преподавание осуществлялось на весьма высоком уровне, рассматривались в структуре провинциальных учреждений как особо важные. Само же народное образование находилось в ведении провинций, а не государства.

Почти полностью содержавшиеся государством бюргерские школы охватывали около 25 так называемых окружных школ, где, как и в высших учебных заведениях, преподавание осуществлялось на немецком языке. Единственными исключениями здесь являлись русские гимназии в Риге и Ревале, по одной в каждом городе, и одна русская высшая школа для девушек в Риге. А вот латышских и эстонских высших школ почти до начала Первой мировой войны вообще не было.

План же по созданию высшего учебного заведения с преподаванием на эстонском языке, появившийся в 1860-х годах и нашедший отражение в идее открытия так называемых Александровских школ, натолкнулся в остзейских провинциях вначале на отчаянную критику и резкое неприятие со стороны немецкой общественности. И так продолжалось до тех пор, пока русификация школьной системы не выбила у нее почву из-под ног.

Преподавание в немецких гимназиях в Лифляндии, Эстляндии и Курляндии, насчитывавших добрый десяток частично государственных, частично дворянских и частично муниципальных учебных учреждений, основывалось на классических германских образовательных традициях. Оно охватывало почти всех прибалтийских детей, достигших школьного возраста, и подготавливало их, если они стремились получить высшее образование, к поступлению в немецкий Дорпатский университет или в немецкий Рижский технический университет (Политехникум), основанный в 1862 году. Воздух, которым дышали эти учебные заведения, вкушаемая в них духовная пища и почитаемые авторитеты – все было исключительно немецким. Ведь в 1860-х годах еще никто из остзейских немцев не верил в будущее латышского и эстонского языка, не говоря уже о политических перспективах прибалтийских народов.

Утверждения о том, что сознательное и планомерное стимулирование перековки прибалтийских народов при помощи имевшихся у властей средств увенчалось большим успехом, не выдерживают никакой критики. Ведь преемственность уклада жизни в Прибалтике считалась чем-то само собой разумеющимся, и в этом заключалась его убедительная сила. К тому же сословному мышлению национально-политические планы были совершенно чужды. Единственно с чем можно здесь согласиться, так это с тем, что давление со стороны русских националистических сил наталкивалось в прибалтийских провинциях на решительный протест. В этой связи нельзя не упомянуть о том, что уже сам вопрос преподавания на немецком языке, поднятый сразу же после 1819 года, побудил русского генерал-губернатора маркиза Паулуччи высказаться в том плане, что если летты будут вынуждены изучать другой язык, то таким языком должен быть русский.

Более чем спорным является также утверждение о том, что решение о германизации народного ядра леттов и эстов зависело якобы от намерения немецкой правящей прослойки. В связи с этим следует отметить, хотя такое часто оспаривается, что языковая и национальная самобытность обеих народов первоначально защищалась первобытной социальной структурой провинций. Переход же в эпоху национальной солидарности и целевой установки ни один народ в одиночку совершить не мог. Такое можно было сделать только сообща, хотя исторические предпосылки для этого в разное время возникали, а сам процесс проходил в различных временных рамках.

Не думая о возможности возникновения народно-политических импульсов, прибалтийские немецкие пасторы и ученые по-прежнему заботились о развитии латышского и эстонского народного достояния. Одним из последних знаменитых немецких исследователей латышского языка и традиций культуры был курляндский пастор Август Иоганн Готфрид Биленштейн (1826–1907), под руководством которого основанное в 1824 году Латышское литературное общество и состоявшее преимущественно из немецких пасторов Общество латышских друзей пережили годы наивысшего расцвета.