Тоби Уилкинсон - Древний Египет. Подъем и упадок

В еще одном важном аспекте правление XXV династии ознаменовалось возвращением к прошлому. Пианхи и его наследники, которые использовали почитание Амона как обоснование законности своей власти, намеревались защищать местные обычаи — которые ливийские предшественники или забыли, или сознательно игнорировали. Единожды спасши культ Амона от чужеземной порчи, кушитские цари отныне считали своим священным долгом восстановление чистоты египетской цивилизации. Поэтому жрецы и художники устремили свой умственный взор к седой древности, черпая вдохновение в образах классической эпохи. И очень скоро ностальгическая одержимость прошлым оказала влияние на все области творческой мысли.

Сам Шабака, чтобы напомнить современникам о героическом прошлом эпохи пирамид, принял тронное имя фараона Пепи II (XXIII век до н. э.). Его преемник Шабатака пошел еще дальше, выудив из темных глубин истории имя фараона Пятой династии Исеси (XXV век до н. э.). Сановники, следуя моде, брали себе давно устаревшие титулы, значения которых они зачастую не понимали, но были очарованы их древностью.

Особое внимание уделялось «очищению» письменной речи с целью придания ей архаических черт классического староегипетского языка. Поэтому писцов специально обучали воспроизводить в составляемых ими текстах архаический стиль. Ярким примером такой архаизации может служить т. н. «Мемфисская теология» [346] — богословский трактат, в котором повествуется о роли мемфисского бога Птаха в сотворении мира. Заказ на это сочинение исходил от самого Шабаки; в тексте утверждалось, будто его скопировали с более древнего источника — «изъеденных червями» папирусов, которые в течение сотен лет пылились в неизвестном храмовом хранилище. Стоит ли удивляться, что «древний стиль» мемфисской теологии ввел в заблуждение не одного исследователя [347]. На самом же деле «камень Шабаки», как и другие памятники «кушитского возрождения» — это произведение VII века до н. э., составленное таким образом, чтобы походить на памятники далекого прошлого. Но такое идеализированное прошлое существовало только в сознании фанатичных царей-кушитов.

Новое возвышение Птаха наряду с Амоном означало, что к Мемфису вернулся статус царской столицы — то есть тот статус, которым он обладал до распада государства. И причина тут была не только в стратегически важном расположении города, который изначально мыслился как «сердце Двух Земель». Немалую роль сыграло преклонение кушитов перед фараонами Древнего царства, чьи гробницы были разбросаны вокруг древнего города. Пианхи видел эти пирамиды во время северного похода (в 728 году) и был ими сильно очарован. Поэтому, вернувшись в Нубию, он велел и собственную усыпальницу возвести по египетскому образцу, навсегда изменив вид нубийской погребальной архитектуры [348]. Для большего сходства в пирамиду Пианхи поместили и другие элементы погребального египетского инвентаря: статуэтки-ушебти, выполненные в стиле Нового царства, копии текстов «Книги мертвых» и «Текстов пирамид». Но даже в вопросе погребения Пианхи остался верен своим корням, приказав дополнить свою гробницу погребальной камерой для лошадей.

Эта причудливая смесь египетских и нубийских черт дала жизнь новому стилю в искусстве, оживившему деятельность царских мастерских. В области скульптуры мастера вернулись к пропорциям Древнего царства. Приземистые и мускулистые мужские фигуры прекрасно соответствовали образу кушитских царей. Столь полюбившиеся им плотно облегающие царские шапки, видимо, тоже были выбраны из-за их древности. Все царские портреты объединяют общие черты, характерные для кушитского типа: негроидные лица, толстые шеи, огромные серьги и шейные украшения, выполненные в форме бараньей головы.

Великолепные и одновременно парадоксальные статуи Шабаки и его наследников отразили внутренний конфликт кушитской монархии. Эти цари из Верхней Нубии наивно полагали, что, следуя древним египетским традициям, станут настоящими египтянами — но под маской скрывались чужаки, рожденные и воспитанные в принципиально иной, африканской, культуре. И эту неприглядную правду не всегда удавалось скрыть от подданных.

Временем непростого расцвета XXV династии стало правление фараона Тахарки, сына Пианхи (690–664), который продолжил эклектичную архаизацию, начатую его предшественниками. В частности, наземную часть его собственной пирамиды скопировали с образцов Древнего царства, а ее подземные камеры, как и в гробнице «преданного слуги» Харуа, воспроизводили святилище Осириса в Абидосе (египетский Абджу). При Тахарке развернулась широкомасштабная реставрация храмов по всему Египту, от Мероэ на дальнем юге Нубии до Таниса на северо-востоке Дельты. Из всех проектов самым дорогим его сердцу был, похоже, храм в Гем-па-Атоне — пограничном городе на восточном берегу Нила, который располагался на великом сухопутном пути, начинающемся в Напате.

Строительство этого храма началось еще при Аменхотепе III и продолжилось при Тутанхамоне. Храм в Гем-па-Атоне служил напоминанием о золотой эре Египта и олицетворял для кушитов все то, что они жаждали вернуть к жизни. Тахарка не пожалел для реставрации храма средств, пригласил из Мемфиса лучших зодчих и художников. На их стиль большое влияние оказало знакомство с погребальной архитектурой Древнего царства — чего, несомненно, и добивался Тахарка. Так, например, одна из сцен, изображающая фараона в образе сфинкса, попирающего ливийцев, напоминает похожую сцену в поминальном храме Пепи II, созданную на 1600 лет ранее. Однако и та сцена, в свою очередь, была скопирована с настенных изображений, украшавших поминальный храм фараона Саура, правившего за три века до Пепи. Как мы видим, «повторное использование» прошлого было давней египетской традицией.

Если поклонением древним богам Египта Тахарка стремился снискать их благосклонность, то они, судя по всему, услышали его молитвы. На шестой год царствования, когда царь испрашивал у неба разлива Нила, то «небо пролилось даже на Нубию и озарило все горы» [349]и уровень реки «поднимался значительно каждый день» [350]. В Ипет-Суте он достиг рекордной отметки в 21 локоть. Еще более впечатляющими оказались последствия великого разлива Нила:

«Дал он местности красоту во всю ширь ее; уничтожил вредителей и змей, находящихся в ней, отразил пожирание ее саранчой; не дал обобрать ее южным ветрам» [351] .

И так поразили царя эти «четыре прекрасных чуда», что он велел запечатлеть их для потомков на стеле в Гем-па-Атоне, а копию памятника установил в Танисе. По случаю празднования этого события в Египет прибыла мать Тахарки, царица Акалука, проделавшая долгий путь из Напаты. Это был первый визит царицы с момента вступления ее сына на престол, и это имело для него важное значение.