Тоби Уилкинсон - Древний Египет. Подъем и упадок

В отличие от завоеванной Нубии, где египетская власть по указаниям царя осуществлялась назначенными из центра чиновниками, подчиненные Египтом территории на Ближнем Востоке сохранили собственную администрацию и местных правителей — это позволялось при условии, что они принесут присягу верности фараону и будут вовремя доставлять ежегодную дань. И все же положение подданных чужого властелина воспринималось вассалами, очевидно, настолько болезненно, что они тратили немало усилий на заговоры и попытки натравить на Египет другие великие державы, в том числе Митанни и хеттов.

Амарнский архив свидетельствует, что состояние дел было крайне неустойчивым: между различными городами-государствами почти непрерывно тлело ожесточенное соперничество, часто прорывавшееся мелкими конфликтами. Самыми беспокойными среди вассальных князей Палестины были Милкилу из Гезера, Абди-Хеба из Иерусалима и Биридия Мегиддский. Обычно Египет уклонялся от участия в этих местных распрях, если они не затрагивали его экономические интересы. Однако дальше к северу имелись гораздо более серьезные проблемы, которые могли нарушить равновесие власти между Египтом и хеттами. Четверть амарнских писем прислана одним вассалом, Риб-Абдой из Кебни, чей город находился в особых отношениях с Египтом более тысячи лет. Риб-Абду все более беспокоило соседнее государство Амурру, где правил амбициозный Абди-Аширта. Страхи его были обоснованны. Войско Амурру внезапно захватило город Сумур (ныне Аль-Хамидия), где стоял египетский гарнизон и располагалась администрация, и приступило к осаде Кебни [183]. Эти распри дали хеттам долгожданный предлог для вмешательства, и страна Амурру вышла из-под контроля египтян. Это был поучительный пример того, как из незначительного конфликта может быстро вырасти серьезная угроза для Египта.

Тутмос III или Аменхотеп II не замедлили бы начать интервенцию, Аменхотеп III действовал по-другому. Его главная цель состояла в том, чтобы осуществлять экономическую эксплуатацию захваченных предками владений и держать политический контроль над ними, минимально расходуя египетские ресурсы. Поэтому он разместил гарнизоны в важнейших портах — Газе, Яффе, Улласе и Сумуре, — а также в двух стратегически важных пунктах внутри страны: Бет-Шане на восточном краю Езреельской долины и Кумиди в долине Бекаа. Укрепленные поселения со складами зерна вдоль побережья можно было использовать как базы снабжения в случае военных действий. Структуру колониального управления дополняли резиденции египетских губернаторов в административных центрах — Газе, Кумиди и Сумуре. В целом она оказалась весьма эффективной, а лояльность вассальных князей дополнительно цементировалась регулярными дарами ценных безделушек из мастерских египетского царя. (Вспомним в качестве наглядного современного аналога присвоение Британской империей рыцарских титулов индийским раджам.)

Когда вставал вопрос о поддержании дружественных отношений с другими великими державами, обойтись безделушками, конечно, было нельзя. В глазах своих подданных фараон, возможно, и выглядел властелином Вселенной — но в действительности ему приходилось делить мировую сцену с шестью другими ближневосточными владыками. В Месопотамии правили цари Вавилона (южный Ирак), Ассирии (долина в верховьях Тигра) и Митанни (северный Ирак и северная Сирия), в Анатолии — цари хеттов (центральная Турция) и Арзавы (юго-западная Турция), а в восточном Средиземноморье — правитель Алашии (Кипр). Все они называли друг друга «братьями», что не мешало им выказывать недовольство, если дела оборачивались не в их пользу. Среди амарнских писем три с лишним десятка присланы Аменхотепу III этими «собратьями по ремеслу»; в основном они содержат дипломатические тонкости: традиционный обмен приветствиями, вежливые запросы о здоровье царя и сообщения о присылке даров. Общее представление об этой переписке дает зачин одного из писем царя Тушратты из Митанни:

«Мои дела идут хорошо. Да будут хороши и твои дела! […] И желаю, дабы с твоим домом, твоими женами, сыновьями, твоей знатью, твоими воинами, лошадьми, колесницами, а также и во всем царстве твоем всё было благополучно» [184] .

Часто звучит в письмах и другая тема, отражающая репутацию Египта как страны сказочного богатства. Тушратта и ее сформулировал отчетливо:

«Да пришлет мне брат мой необработанного золота в весьма большом количестве, (…) и гораздо больше золота, чем присылал он отцу моему. Ибо в стране брата моего золото изобилует, как глина» [185] .

Золото было предпочтительным предметом дипломатического обмена, и изобильные поставки из рудников Нубии обеспечивали Египту уникальное положение среди великих держав. Неудивительно, что восстание золотодобывающей области Нубии на тридцатый год правления Аменхотепа III было жестоко подавлено. Без золота Египет был ничем.

В обмен на регулярные поставки золота Аменхотеп III желал получить от собратьев-правителей наивысшую цену: их дочерей в качестве дипломатических невест. В начале своего правления молодой царь сумел заполучить руку митаннийской принцессы; памятный скарабей от 1381 года был посвящен прибытию принцессы Гилу-Хепы со свитой из 317 прислужниц, которых ёмко и кратко назвали «восхитительными» [186]. Двадцать пять лет спустя фараону потребовалась еще одна митаннийская принцесса в гарем, чтобы скрепить дружбу с новым царем Митанни — а может, также и потому, что Гилу-Хепа утратила прелесть юности [187]. Переговоры об этом втором дипломатическом браке были деликатными, дотошными и сопровождались обильным взаимным одариванием. Наконец, Тушратта отправил свою дочь Таду-Хепу с достойным эскортом из 270 женщин и 30 мужчин и огромным приданым, включавшим, в частности, 44 фунта золота — не считая еще 13 фунтов лично для Аменхотепа [188].Это могло показаться столь же нелепым, как возить уголь в Ньюкасл [189] — но фараона этот жест впечатлил, и entente cordiale [190] было обеспечено.

С Вавилоном отношения складывались хуже. В первые годы своего правления Аменхотеп взял в жены одну из вавилонских принцесс — но когда он затребовал у нового царя Вавилона, Кадашман-Энлиля I, еще одну невесту, то наткнулся на неожиданное сопротивление. Кадашман-Энлиль заявил, что его сестра так и осталась невостребованной с тех пор, как вошла в гарем Аменхотепа десять с лишним лет назад, и не желал обрекать на такую же участь ни одну из своих собственных дочерей. Хуже того — его самого забыли пригласить на недавнее «великое празднество» Аменхотепа. Кроме того, он усомнился в том, что иноземным невестам создают те условия, к каким они привыкли по праву рождения: