Майкл Манн - Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток

Финальный акт трагедии, спровоцированный планом Вэнса–Оуэна, развернулся 15 апреля 1993 г. (показания Уоттерса, 18 авг. 1998). Республика Герцог-Босна потребовала у боснийского правительства вывести все войска из трех кантонов с преимущественно хорватским населением, пригрозив в противном случае «ужесточить свою юрисдикцию». На следующий день хорватам спокойно посоветовали покинуть дома. Затем начался артиллерийский обстрел, в города и села вошла пехота, мусульман изгоняли или убивали, их дома сжигались (дело Бласкича, свидетели АА, В и СС, 16-21 февр. 1998). Сам Бласкич отправил приказ командиру бригады «зачистить местность», при этом он требовал, чтобы акция не выходила за пределы «самообороны», что нужно лишь «нейтрализовать экстремистские мусульманские силы, предотвратить чистки и геноцид хорватского народа» (ICTY, свидетельство Бласкича, 25 февраля 1999, вердикт 3 июня 2000). В Долине Лашвы уцелел лишь один минарет. Во время наступления произошло два крупных акта геноцида против сопротивлявшегося населения, тут снова проявилась непропорционально жестокая реакция на угрозу – убийства в состоянии массового аффекта. В исторической части Витеза, в укрепленном мусульманском квартале был взорван грузовик, что повлекло за собой много жертв среди гражданского населения.

Второй случай – резня в Ахмичи, о которой следует рассказать подробно. Через три недели Бласкич доложил в штаб-квартиру СВА: « приказы исполняются на всех уровнях, присутствует координация действий и дисциплина » (Tribunal Update, 86, 20-24 июля 1998). Эскалация насилия должна была подавить сопротивление среди хорватов. Хорватский командир поддерживал дружеские связи со своим коллегой из армии босняков. За недопустимое поведение он угодил в руки тайной полиции, дознание проводил самый «ярый антимусульманский офицер» (дело Бласкича, 12 мая 1998). Полковник Филиппович был «приличным человеком», он искал примирения с мусульманами, открыто бранил Бобана и Бласкича за агрессию (показания Вуллиами, 11 мая 1998). Один из командиров в Фойнице отказался выполнить приказ Бобана нанести удар по мусульманской деревне, сказав: « Мы все еще надеемся заключить мир с босняками ». Он объяснил Бласкичу, что «сознает свой долг, но не будет исполнять приказы, ведущие к войне и кровопролитию». Бласкич разжаловал его, и офицер провел 10 месяцев в тюрьме (показания Тука, 22-27 нояб. 1999).

Свидетель D по делу Фурундзия (из отряда «Джокеры») помогал арестованной боснячке, за это его избили и заставили смотреть, как его же солдаты насилуют эту женщину. Его командир Фурундзия был обвинен Гаагским трибуналом в неоднократных изнасилованиях и приговорен к 10 годам тюрьмы. Экстремисты подавили умеренных, потому и творились зверства над мирным населением. Радикалы жаждали крови, наверху это встречало одобрение и понимание. Ни Кордич, ни Черкез, ни Бласкич ранее не проявляли экстремизма и национальной нетерпимости, и считали этнические чистки самообороной. Мусульманский врач Хай Му- езинович был нужен хорватам и его не тронули. Потом он дал показания о событиях, произошедших в общине Витез (дело Бласкича, 20 авг. 1998; дело Кордича-Черкеза 10 мая 1999). По его мнению, Анто Валента, преподаватель местного университета и автор радикального националистического трактата, был главным хорватским идеологом. Дарко Кралевича, командира отряда боевиков, он называет «жестоким, вездесущим, вооруженным до зубов». Иван Сантич, по образованию технолог, член ХДС, но « колеблющийся», признался в полном бессилии перед экстремистами и «бесконтрольными вооруженными боевиками ». Силика, авторитетный человек в хорватской общине, человек «безукоризненной репутации», предложил примирение, что было отвергнуто ХДС. По меньшей мере три члена Хорватской социалистической партии, осмелившиеся открыто критиковать радикалов, были жестоко избиты: «Кто не с нами, тот против нас, и получит сполна то, что ему причитается». Свидетель Т. (дело Бласкича, 20 янв. 1998) рассказал, что видные члены ХДС, выражавшие несогласие с общей линией, тоже были избиты. Ветеринар из Витеза д-р Зеко (дело Бласкича, 26 сент. 1997) сообщил, что начальник полиции и мэр пытались ему помочь, но первый был запуган, а второго отправили на передовую – весьма впечатляющее наказание. Летом умеренные хорватские деятели спустили флаги независимости в Витезе, вернули некоторым боснякам оружие и восстановили их на работе. Радикалы взяли город под свой контроль лишь в октябре-ноябре. В общине Бусовача экстремисты отпраздновали победу раньше, сместив и избив либерального вице-председателя местного ХДС (дело Кордича-Черкеза, пар. 482). Свидетель JJ (дело Бласкича, 19 марта 1998) сообщил, что в общине Киселяк лидеры СВА разошлись во взглядах. Умеренные пытались защитить мусульман, за это двух из них убили радикалы. К сожалению, именно радикалы, а не умеренные, были мастерами убивать.

Муезинович рассказывает, что некоторые его соседи и коллеги ради него рисковали многим. Они предупреждали: « Сегодня не ходи на улицу... Не волнуйся, будет сильный взрыв » (грузовик со взрывчаткой), советовали его детям « не скандировать лозунги босняков ». Один со слезами на глазах говорил: « Теперь ты спасен, будь спокоен... не волнуйся, ты спасен ». Муезинович рассказал о хорватском враче, который не хотел отдавать раненого в руки боевиков. Когда несчастного все-таки забрали и отвезли в Ахмичи, медсестры рыдали. Ветеринар Зеко вспоминает, что «ощутимо много» хорватов все-таки помогало мусульманам, и некоторые расплатились за это жизнью. Но большинство трусило. Свидетель X (дело Бласкича, 27 января 1997) рассказывает о хорватском друге, который вначале отказался надевать униформу самообороны, и за это его выгнали с работы. Деваться было некуда, и ему пришлось вступить в СВА. Тюремные охранники, давние друзья Кавазовича страшно удивились, увидев его в камере. Что он натворил? Он были убеждены, что в тюрьму отправляют только мусульманских экстремистов. Двое посочувствовали ему и, угостив сигаретой, вздохнули: « Вот такие вот дела... Жаль мне тебя, ты в этом не виноват, но и я тоже не виноват » (дело Бласкича, 26-27 авг. 1997). В Ахмичи один молодой солдат дважды отказался выполнить расстрельный приказ – офицеру пришлось сделать это вместо него. Правда, и солдат не пытался остановить командира (свидетель Ахмич, 18 авг. 1998). Но нашелся человек и похрабрее. Он тайно обратился к солдатам ООН и спас жизнь семерых человек, которых собирался расстрелять Кралевич, командир «Джокеров» (свидетель R, 4 нояб. 1999). На такой риск шли немногие.

Большинство хорватов превратились в радикалов. Многим удалось погреть руки на грабежах и чистках. Некоторые убивали с явным удовольствием. Они кичились своей безнаказанностью, палили в воздух, распевали песни. На контрольно-пропускных пунктах они вымогали «пошлину за проезд», перемежая жестокость с жестами великодушия. Мусульман грабили повсеместно, часто это были люди в балаклавах (скорее всего, местные бандиты, утверждает свидетель JJ). Другие симулировали праведный гнев из-за вымышленных злодейств мусульман. Подконтрольные радикалам СМИ раздували пожар ненависти. Свидетель Е (дело Бласкича, 26 сент. 1997) увидел телевизионный репортаж о хорватской деревне, дотла сожженной мусульманами, и поверил в это. Через месяц он побывал в тех краях и обнаружил деревню в целости и сохранности. Хорватская символика пользовалась огромной популярностью. Учителя хорватских школ были счастливы, когда хорватский был провозглашен единственным языком образования. В школах вывешивались портреты Туджмана и хорватские флаги. Свидетель LL, мусульманская женщина с высшим образованием, утверждала, что «именно образованные люди первыми начали говорить, что хорватам с мусульманами вместе не жить, что Киселяк – исконная хорватская земля, которую надо очистить от пришлых, что мусульманам лучше перебраться в города, где они в большинстве» (дело Бласкича, 12 мая 1998). Но больше всего проблем было от беженцев. Они нуждались в жилье, работе, одежде, посуде и забирали все это у врагов – ведь сербы или мусульмане обошлись с ними точно так же. Хорваты, лишившиеся жилья, стучались в дома босняков и предлагали им «жилищный обмен». Боснякам вполне хватало этого намека, и они обращались в бегство. Профессор Кажмович (дело Бласкича, 27 авг. 1997) вспоминает своего бывшего студента: « Простите, профессор, мне трудно об этом говорить, но лучше вам освободить квартиру ». Профессор съехал.