Майкл Манн - Темная сторона демократии. Объяснение этнических чисток

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: СТРУКТУРА И ПРОЦЕСС ГЕНОЦИДА В РУАНДЕ

Из всего вышеизложенного можно сделать четыре вывода.

Во-первых, геноцид стал итогом ожесточенного межэтнического соперничества, но не в форме «древней вражды», а как современный конфликт, вызванный борьбой за власть в стране. Две ярко очерченные национальные идентичности существовали еще в доколониальные времена, напряженность между ними росла и в позднеколониальный период. Оба народа приблизились к опасной черте кровавых этнических чисток в начале 1960-х. К тому времени две сильные этнополитические группы претендовали на создание собственного государства на одной территории, при этом их претензии были в равной степени оправданны идеологически и достижимы практически (см. тезис 3). В Руанде и Бурунди соперничество развивалось согласно тезису 4а: две группы были одинаково сильны, хуту – благодаря своей многочисленности, тутси – благодаря военной и политической организации. Этническая идентичность и конфликт не были конструктом 1990-х. Они объективно существовали и ранее. В Руанде существовали и другие немногочисленные этничности, но они не делали погоды, практически каждый гражданин идентифицировал себя как хуту или как тутси, каждый понимал, что между двумя народами существует давний конфликт. Само по себе это не должно было привести к массовой резне, но на региональном и международном уровне накапливались отрицательные факторы – экономический кризис, желание Уганды избавиться от своих вооруженных тутси, вторжение тутси 1990 г. и требования демократизации политической жизни со стороны Запада. Четырехлетняя гражданская война радикализировала «Малый дом», заставив его прибегнуть к политициду и геноциду. Война и убийство президента легитимировали планы гражданской мобилизации, раздули пламя мести и привели к геноциду. Большинство хуту вначале отказывались верить радикалам и не считали себя рабами тутси. Малкки (Malkki, 1995: 3, 163-170) изучал жизнь беженцев-хуту в Танзании. Он пишет, что жители космополитических мегаполисов имели «размытую идентичность». Они жонглировали словечками «эмигрант», «танзаниец», «бурундиец», «руандиец» и гораздо реже говорили «хуту». По контрасту те, кто жил в лагерях для беженцев, неизменно именовали себя хуту и повторяли избитые идеологические клише. Хуту Руанды изначально тоже имели размытую идентичность. Они могли называть себя крестьянами, соседями, католиками, жителями Гитарамы, а также и хуту. Пришло время, и этническая самоидентификация вытеснила любую другую. Конечно, даже в самом пекле геноцида за хуту оставалось право на выбор иной идентификации. У тутси такого выбора не было. Как только начались убийства, тутси поняли, что графа «национальность» в удостоверении личности – это самое главное. Эта графа могла означать смерть или жизнь, но, чтобы сберечь жизнь, надо было очень сильно постараться. Тутси перестали быть скотоводами, католиками, успешными администраторами, они стали просто тутси. Будь то в Бурунди или в Руанде, они не могли ни на йоту поступиться своими этническими правами – теперь это стало правом на жизнь.

Во-вторых, геноцид был навязан институтами власти. Это были сотни руководителей, тысячи активистов и 200 тысяч рядовых исполнителей. Геноцид породило не спонтанное и единодушное движение народных масс, а сложный комплекс идеологических, экономических, военных и политических факторов. Правящий класс Руанды и его клиентелы оказали значительное, экономическое, военное, политическое давление, чтобы перевести социальные конфликты на рельсы межэтнической борьбы.

Государство-партия и его народная армия создали систему распределения награбленного. Дележ скудной добычи был чрезвычайно важным для обнищавшего расселения. Новая идеология стала моральной индульгенцией геноцида, месть и жестокость обрядились в одежды патриотизма, преданности делу, воинской доблести. Понятие классовой эксплуатации было замещено этничностью (согласно тезису 2). Эта ситуация по-прежнему сохраняется в районе Великих африканских озер.

В-третьих, геноцид проводило не монолитное тоталитарное государство, а государство-партия в период раскола и радикализации (тезис 5). Власть в стране была захвачена радикалами, когда убийства уже начались, новое руководство развязало террор против своих политических оппонентов в качестве упреждающего удара. Более решительные действия оппозиции при поддержке ООН могли бы это предотвратить, что следует из доклада ОАЕ (OAU, 2000) и заключений Мел верна (Melvern, 2000). Этатистская традиция, опиравшаяся на патрон-клиентские отношения (более, чем в остальных рассмотренных случаях), спровоцировала «убийства среди своих». В небольшой, густонаселенной стране местные вожди и царьки могли с легкостью мобилизовать послушный им народ на страшные дела. Туда, где этого почему-либо не происходило, приезжали правительственные эмиссары и добивались нужного результата. В этнической гражданской войне, где два народа оспаривали друг у друга право на создание своего государства, правящие элиты на всех уровнях обратились к геноциду как к правомерному средству удержания власти. Такая модель характерна для всего южного полушария, и там, где присутствуют этнические противоречия, подобная трагедия легко может повториться.

В-четвертых, мотивация исполнителей была чрезвычайно разнохарактерной. В Руанде даже у высших государственных лиц личные, корыстные мотивы легко смешивались с идеологическими принципами: защитой этнического сообщества, справедливостью, законным возмездием. Это в чем-то сближает их с белыми колонистами в Северной Америке, но резко отличает от большинства нацистов. Чем ниже был уровень власти, тем сильнее преобладали житейские, приземленные интересы. Страх перед тутси сублимировался в ненависть вкупе с честолюбием, алчностью, жестокостью, покорностью, желанием быть похожим на других, проявить себя «настоящим мужчиной», не ударить в грязь лицом перед родней, общиной и т. д. Это вполне человеческие, понятные чувства, эти чувства испытывали 200 тысяч исполнителей геноцида, это классический пример кровавой этнической чистки, уже не раз описанной в нашей книге.

Как и ранее, мы попытались распознать социальную стратификацию геноцида. Поскольку участие было массовым, эта привязка не так важна, как в других случаях, но роль правящей верхушки MNRD и контролируемого ею северо-западного региона в развязывании геноцида бесспорна. Среди исполнителей избыточно были представлены беженцы из Бурунди, жители прифронтовой полосы и раненные солдаты. Эмоционально они сильнее других восприняли последовательность «страх – унижение – гнев». Эта триада, как мне кажется, во многом объясняет возникновение преступных мотивов. Также были избыточно представлены молодые мужчины, владеющие оружием и имеющие опыт насильственных акций. Что же касается боевиков парамилитарных формирований, то их стаж в разгоне митингов и опыт в уличных боях были благодатной почвой для совершения куда более тяжких преступлений (как и в случае с СС и СА в нацистской Германии).