Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Различие в подходах оттенилось особым посланием, которое Иоанн Павел II направил 14 февраля 1988 года украинским греко-католикам и персонально кардиналу Мирославу Любачивскому, величая его архиепископом Львовским, хотя Любачивский жил за границей, а советские власти и РПЦ по-прежнему отказывались признавать само наличие такой деноминации.

Все это, понятно, имело целью возродить христианское единство под сенью Апостольской столицы. Однако Войтыла привнес кое-что от себя в традиционную линию римских пап. Для него налаживание евхаристического общения с православием было важно не только как соединение братьев во Христе, но и как средство нового объединения Европы, ибо христианство, как он не уставал повторять, — основа европейской цивилизации.

Парадоксально, но примерно в том же духе говорил тогда и советский лидер, который еще в апреле 1987 года обосновал идею «общеевропейского дома», то есть цивилизационной общности от Атлантики до Урала. Дух перестройки способствовал взаимопониманию, а тысячелетие крещения Руси явилось удобным поводом к сближению.

Формально праздник отмечала лишь Русская православная церковь, но фактически этим занималось государство. Тогдашний председатель Совета по делам религий Константин Харчев заявил без обиняков: «Когда сегодня говорят, что именно Русская Православная Церковь провела празднование 1000-летия Крещения Руси, это не так. Все, начиная с составления планов и заканчивая их практической реализацией, проводили Совет по делам религий совместно с КГБ, курировавшим Московский Патриархат с момента его воссоздания в 1943 году, ЦК КПСС, Министерством культуры и другими профильными ведомствами. Более того, скажу прямо, Церковь в то время была и не в состоянии сама провести такой грандиозный праздник, у нее не было тогда для этого сил… Но, хотя все делали наши сотрудники, нам все время приходилось создавать впечатление, что это делает сама Церковь» [949].

Ватикан получил приглашение принять участие в торжествах. Несомненно, понтифик был бы не прочь поехать сам — ведь он изучал церковнославянский в университете, читал Флоренского, Бердяева, Франка, Флоровского, Владимира Соловьева и Сергия Булгакова. К тому же римская курия с его легкой руки то и дело проводила мероприятия, посвященные русской культуре, да и сам Войтыла не упускал случая посетить выставки, рассказывавшие о России, и пригласить к себе советских артистов, гастролировавших в Италии. Да что артисты! Он давал аудиенции советским спортсменам, космонавтам, а однажды по его просьбе в Ватикан заглянул даже московский цирк! [950]

Личное присутствие Иоанна Павла II на праздновании тысячелетия крещения Руси стало бы актом в высшей степени символичным. Но мог ли он, наведавшись в Москву, не заехать в Киев? А заехав в Киев, разве мог не увидеться с униатами? Как быть? Дилемму разрешил патриарх Пимен, который заявил, что римского папу в СССР не ждут. Тогда Войтыла оправил в Москву представительную делегацию с участием Казароли и Виллебрандса. Кроме того, он передал письмо Горбачеву, прося его обеспечить контакт ватиканских чиновников с лидерами греко-католиков [951].

В делегацию вошел и примас Глемп. Его участие также некоторое время стояло под вопросом. Лояльный польским властям католик-мирянин Казимир Моравский, который возглавлял Общество польско-советской дружбы и потому служил постоянным источником информации для московских чиновников, докладывал 11 января 1988 года заместителю председателя Совета по делам религий: «<���…> в душе он (Глемп. — В. В .) очень хочет приехать, так как считает, что с соседями надо жить в согласии, но будучи человеком осторожным и опасаясь критики со стороны оппозиции как внутренней, так и внешней, скорее всего не приедет, если не будет иметь прямого указания папы». По словам Моравского участие в торжествах желал бы принять и глава украинских греко-католиков архиепископ Любачивский — если не в СССР, то хотя бы в Польше, но «<���…> мы как государство не пустим кардинала Любачивского в ПНР» [952].

«Прямое указание папы», о котором говорил Моравский, судя по всему, поступило, ибо Глемп прибыл в Москву, хотя и в окружении проправительственных католических деятелей. Однако ситуация к тому времени изменилась так сильно, что теперь он мог говорить открыто все, что думает.

Советский Союз уже трещал по швам. Первым звоночком стала авария на Чернобыльской АЭС в конце апреля 1986 года, которую, в отличие от предыдущих ЧП на режимных объектах, не стали засекречивать, хотя поначалу советское руководство и пыталось скрыть масштабы катастрофы. В январе 1987 года Горбачев объявил свою знаменитую перестройку, а в мае на Красной площади вдруг приземлился нежданый гость — восемнадцатилетний немецкий пилот Матиас Руст, умудрившийся на спортивном самолете проникнуть из Хельсинки в самое сердце «империи зла» и выставить на посмешище ядерную державу. Впрочем, уже через год само это выражение — «империя зла» — утратило актуальность: Рейган отказался от него, посетив в мае 1988 года меняющийся на глазах СССР. Тогда же Горбачев начал выводить войска из Афганистана, посадив в лужу Сильвестра Сталлоне, который как раз снял третью часть приключений Джона Рэмбо, где его герой помогал душманам воевать с советскими солдатами. Крутой боевик мгновенно превратился в идеологическую рухлядь, что и отметил фонд «Золотая малина», удостоив Сталлоне звания худшего актера года. Куда больший успех снискала вышедшая одновременно «Красная жара» — фильм о советском милиционере, который приехал в США бороться с русской мафией. Главную роль сыграл другой кумир мальчишек того времени — Арнольд Шварценеггер, чья карьера находилась на самом пике. Натурные съемки частично велись на Красной площади — еще один знак новых времен. Можно ли было представить такое еще два года назад?

Кооперативы и гастроли западных групп, видеосалоны и разгуливающие по улицам панки — Советский Союз в одночасье превратился в рассадник свободы не хуже Польши. Из подполья вышла рок-музыка, и вся страна узнала имя Виктора Цоя. С ним соперничали модные диско-группы «Мираж» и «Ласковый май». Главный хит последнего — «Белые розы» — очень скоро добрался до Польши, приобретя там не менее культовый статус, чем в СССР. И уже давали о себе знать признаки грядущего распада. Народный фронт в Эстонии и армянский погром в Сумгаите показали: единый советский народ — это миф.

Тем временем в Польше власть стремительно теряла легитимность. В поисках поддержки лидер партии обратился за помощью к церкви. Но Консультативный совет, куда люди Ярузельского весь 1987 год заманивали клир, «знаковцев» и экспертов «Солидарности», так и не обрел размаха общенационального форума, хотя стенограммы его заседаний распространялись в открытой печати, а дискуссии подчас носили острый характер. Оппозиция и католики-миряне в массе своей проигнорировали приглашение, а Валенсу туда и не звали, даром что с ним как с действующим политиком успел встретиться даже американский вице-президент Джордж Буш — старший. Плебисцит, организованный властями в конце ноября 1987 года, чтобы выяснить отношение людей к ситуации в экономике и политике, не дал удовлетворительных результатов. Между тем правящая элита готовилась поднять цены и была заинтересована в том, чтобы разделить ответственность за это с частью оппозиции. В декабре партийный журнал «Политика» и «Тыгодник повшехны» опубликовали призыв авторитетного историка Ежи Хольцера к Валенсе и Ярузельскому встретиться безо всяких предварительных условий. «Ситуация хуже, чем после 13 декабря 1981 года, — сообщали Ярузельскому его советники. — Первый секретарь ЦК должен встать во главе недовольных» [953].