Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Речи папы в ходе третьего апостольского визита на родину — виртуозное смешение политических лозунгов и философских формул. В Щецине он процитировал слова капеллана «Солидарности» Юзефа Тишнера о том, что предстоит совершить еще большую «работу над работой»; там же прямым текстом напомнил о «выдающихся договоренностях между государственными властями и представителями мира труда», заключенных некогда в этом городе (указание на «Солидарность»); [935]в Гдыни уже прозвучало само слово «солидарность», но не как название профсоюза, а как нравственный императив (бескорыстная помощь ближнему) и как неотъемлемая часть защиты прав человека ненасильственным путем; [936]в Гданьске, наконец, понтифик открыто высказался в пользу независимых профсоюзов, но облек это в форму богословских рассуждений о земле, отведенной человеку для жизни и труда, и о человеке, созданном по образу и подобию Божьему, а значит, имеющем право на защиту своего достоинства [937].

Там же, в Гданьске, Иоанн Павел II снова увиделся с Валенсой, который заверил его, что запрещенный профсоюз стремился отнюдь не к революции, а к реформированию системы. Животрепещущий вопрос! Каждый понимал, что под революцией имелся в виду выход из советской сферы влияния, но об этом никто не рисковал говорить открыто. Ярузельский не зря все время поминал польско-советскую дружбу и стращал германским империализмом — это был намек Войтыле и всем «романтикам», чтобы не играли с огнем. Влиятельнейший член Политбюро Казимир Барчиковский одним из немногих откровенно заявил тогда: «В Польше есть силы, которые мечтают о независимости и черпают вдохновение в романтизме и борьбе повстанцев. Такая игра всегда сопряжена с отправкой на смерть молодых людей». Партфункционер сокрушался, что святой отец пользуется советами «однобоких людей» (читай — «Знака»), а надо бы прибегать к помощи епископата, который настроен куда более трезво.

Партийцев нервировало не только общение высокого гостя с неблагонадежными людьми, но и его пастырская деятельность, мало считавшаяся с реалиями холодной войны. Так, 5 июня 1987 года Иоанн Павел II отправил апостольское послание литовскому епископату по случаю 600-летия крещения Литвы, а 10 июня в Кракове воздал хвалу королеве Ядвиге, брак которой с Ягайло положил начало ягеллонской идее с ее кресами и Польшей от моря до моря. Для польских властей все, что хотя бы отдаленно затрагивало интересы СССР, являлось табу, и они, конечно, не могли безучастно взирать на такие эскапады главы Святого престола.

В Варшаве на встрече с участниками католических кружков при творческих сообществах первосвященник обратился к известной мысли Норвида о труде и искусстве как части спасения мира и вновь процитировал так полюбившийся ему отрывок из «Прометидиона»:

Он посетил могилу Ежи Попелушко при костеле Станислава Костки в польской столице и молча помолился над ней, не произнеся никакой речи, чтобы не задевать правящий режим. Зато в выступлении перед членами конференции польского епископата римский папа с невиданной резкостью обрушился на марксистов, сказав то, что уже выразил в энциклике «Dominum et Vivificantem»: диалектический материализм по своей природе враждебен вере [938].

Представители властей, разумеется, не могли остаться довольны всем этим. Однако раздражение у них вызвало не то, о чем понтифик успел сказать, а то, о чем он умолчал: смягчение режима, произведенное Ярузельским, и борьба за мир. Одиннадцатого июня новый шеф Управления по делам вероисповеданий Владислав Лоранц перечислил эти претензии заместителю секретаря епископата. «Римский папа говорит о правах человека, требует субъективации. Но никакой субъективации не будет, пока не появятся средства на обеспечение минимума цивилизованной жизни. А они не появятся, пока все уходит на вооружения» [939].

Субъективация — это наследие философских упражнений Войтылы. Понтифик имел в виду превращение общества в субъект политических действий, то есть, проще говоря, наделение людей рычагами влияния на власть. Об этой «субъективации», а также о «самосознании общества» Войтыла говорил и с Ярузельским перед отлетом в Рим. Генерал вышел к журналистам сердитый, в своей речи опять принялся рассуждать о геополитических выгодах Польши от союза с СССР, заодно попытался обратить папскую риторику против первосвященника, подняв тему солидарности с жертвами расизма и колониализма во всем мире (извечный ответ коммунистов на упреки в отсутствии демократии: «А у них негров вешают»). Польский лидер даже взялся открыто поучать земляка, о чем тому следует говорить, вызвав изумление у редакции «Оссерваторе романо», которая поначалу вообще не хотела публиковать дерзкие слова генерала, но затем все же сделала это, хотя лишь в польской версии — видимо, чтобы не ввергать в шок католический мир. Войтыла же, заранее ознакомленный с речью председателя Госсовета, еще обострил акценты в прощальном выступлении и включил в него пассаж о правах человека, которого не было в первоначальной версии текста [940].

Сразу после отлета Войтылы поляки поспешили отчитаться о его визите перед «старшим братом»: в СССР отправился Владислав Лоранц. В разговоре с советскими коллегами он держался осторожно и старался не сгущать краски, но даже из его взвешенных фраз следовало, что «визит папы, хотя и проходил в рамках сохранения общественного порядка, нанес серьезный политический урон партийному и государственному руководству страны, с далеко идущими последствиями. Признание Солидарности как явления в польском обществе, а не как организации, призыв к свободе всех народов и к активности молодежи, звучавшие в ходе визита папы, активизировали внутреннюю оппозицию» [941].

Действительно, диссиденты оживились: спустя пять месяцев окружение Валенсы образовало Общепольскую исполнительную комиссию, которая взяла на себя функции руководства нелегальным профсоюзом. Тогда же, в октябре, возобновились переговоры об урегулировании правового статуса церкви.

Однако ни о каких фундаментальных сдвигах правящая элита не помышляла. Тот же Лоранц в беседе с советскими коллегами заклинал «не допускать визита папы в Советский Союз, осуществление которого может причинить дополнительный ущерб его стране. В. Лоранц высказывался в самой негативной форме о самом папе как личности, считая его позером, актером, глубоко непорядочным и равнодушным человеком… Оценивая позицию кардинала Глемпа как реалистичную в отношениях костела и государства, В. Лоранц высказал мнение, что большинство польского епископата поддерживает его и придерживается патриотических принципов. Однако позицию епископата определяет папа, который имеет политический план, вытекающий из объединения Европы на христианской почве» [942]. Барчиковский тогда же на заседании Политбюро рубанул с плеча — мол, речь Войтылы в Гданьске являлась «поддержкой воображаемой Польши, которая может сниться, но остается недостижима» [943]. События следующего года показали, как он ошибался.