Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Восемнадцатого ноября состоялся второй визит Горбачева в Ватикан. На этот раз советский лидер спешил на совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (то самое, где объявят об окончании холодной войны) и по пути заглянул в Италию, чтобы обсудить с Джулио Андреотти, занимавшим тогда пост председателя Совета Европейского сообщества, конфликт в Персидском заливе. Оба политика выступали за мирное разрешение вопроса, римский папа тоже призывал к этому.

К моменту второй встречи с понтификом Горбачев уже был так подкован, что цитировал стихи из Библии [1034]. Теперь он был лауреатом Нобелевской премии мира и вдобавок мог козырнуть перед Войтылой недавно принятым в СССР законом о свободе совести и религиозных организаций. Аудиенция носила личный характер, после нее не прозвучало никаких речей для прессы. Сам генеральный секретарь в своих мемуарах не упоминает об этой встрече.

Иоанн Павел II мог чувствовать удовлетворение — исполнялось то, что он давно пророчил. Но понтифик не испытывал радости. Напротив, его терзала тревога за будущее. Ежегодное обращение к дипломатическому корпусу, с которым он выступил в середине января 1991 года, по мнению сотрудников советского МИДа, «<���…> носило пессимистический и даже апокалиптический характер… Подобный подход Ватикана становится, похоже, обычным явлением… Либо европейцы… сумеют спастись вместе, либо все вместе погибнут <���…> Основная установка, данная Иоанном Павлом II на 1991 год, заключается… в том, чтобы в отличие от 1990 года, ставшего годом свободы, 1991 год стал годом солидарности. Слово солидарность, судя по всему, прочно вошло в золотой фонд лексикона главы римско-католической церкви» [1035].

Похожие чувства переполняли и кардиналов. На состоявшейся 4–7 апреля 1991 года консистории они пришли к выводу, что западная культура переживает переломный момент. Однако он никак не связан с крушением социалистического лагеря. Папских чиновников беспокоило другое: аборты, эвтаназия и опасные научные эксперименты. Все это, по их мнению, ставило под угрозу ценность человеческой жизни. Ратцингер считал, что корень бед следовало искать в «равнодушной свободе» и отсутствии незыблемых моральных норм, отброшенных во имя принципа терпимости. Поэтому кардиналы настоятельно предлагали римскому папе поднять голос в защиту жизни [1036]. Войтыла не остался глух к словам пурпуроносцев. Спустя четыре года он посвятит этому вопросу очередную энциклику — «Evangelium vitae» («Евангелие жизни»). Но пока его отвлекали другие дела.

Первого мая 1991 года вышла энциклика «Centesimus annus» («Сотый год»), приуроченная к столетию со дня издания энциклики Льва XIII «Rerum novarum». Первое мая — День международной солидарности трудящихся, один из главных праздников стран соцлагеря. В этом можно было бы увидеть насмешку истории, если бы не тот факт, что Лев XIII как раз и обнародовал свою энциклику под впечатлением от первомайских демонстраций, устроенных рабочими по призыву II Интернационала. В 1890 году день 1 мая впервые отмечался как День солидарности рабочих всего мира. Спустя сто лет история замкнула кольцо.

В подготовке энциклики первосвященнику помогал все тот же Совет справедливости и мира, а точнее его вице-председатель Хорхе Мехия, который с рядом сотрудников составлял и «Sollicitudo Rei Socialis». Совет организовал 5 ноября 1990 года встречу Войтылы с видными экономистами, среди которых были нобелевский лауреат Кеннет Эрроу, экс-советник Никсона Хендрик Хутхаккер, глава Экономического совета при польском правительстве Витольд Тшецяковский и другие. Анализ взглядов этих людей, представленный Советом справедливости и мира, послужил фундаментом для экономической части энциклики. Правда, Иоанн Павел II как поклонник философской антропологии посмотрел на экономические явления через призму персонализма и интересов личности.

Ключевыми факторами падения советского социализма Иоанн Павел II видел пренебрежение правами трудящихся, экономическую неэффективность, но прежде всего — атеизм. Любая система без Бога обречена, утверждал он. Именно безудержный материализм заставляет относиться к человеку и его труду как к товару. Таким образом вместо освобождения, которое провозглашал марксизм, человек получил еще большее подчинение, только на этот раз не капиталисту, а государству. В такой системе общественная жизнь неизбежно замирает, что ведет к ослаблению самой системы. Потому-то и рухнул советский блок. Однако победители рано радуются. Многие в Европе склонны объяснять победу капитализма тем, что он сумел удовлетворить материальные потребности людей. Но такой взгляд — все то же наследие рационализма эпохи Просвещения, когда человека начали воспринимать механически, как порождение законов природы. Если победители не хотят разделить судьбу побежденных, им следует обратиться к своим духовным корням, то есть к христианству. Лишь наличие высшей, незыблемой правды дает основания для морали и нравственности, без которых невозможна устойчивая демократия. Иначе говоря, у основ демократии должно стоять христианство, а не юридические нормы — всякая конституция должна включать в себя десять заповедей, жизнь же следует регулировать библейскими установлениями. В связи с этим показательна судьба Веймарской республики — превосходно выстроенной структуры, не имевшей никаких духовных опор и потому рухнувшей. Чтобы это не повторилось, нужно неустанно прививать всем добродетель солидарности, например упразднить все военные блоки, возникшие в период холодной войны, а освободившиеся средства бросить на помощь бывшим членам соцлагеря и странам третьего мира. Третий мир страдает от пережитков колониализма, когда из‐за племенного мышления реальное управление странами находится в руках «чужих сил», а экономику контролируют иностранные компании. Все это приводит к бесконечным войнам, росту национализма и милитаризма. Ошибочно полагать, будто от этих бедствий страны третьего мира могут спасти правые диктатуры, ведь они точно так же отстраняют общество от решения своей судьбы и повторяют ошибку марксистов [1037].

Энциклика нашла большой отклик в кругах христиан (в отличие от изданной незадолго перед тем «Redemptoris missio», на которую отозвались разве что протестантские издания — впрочем, с похвалой). С одной стороны, она разочаровала сторонников христианского социализма и приверженцев «третьего пути» (ибо понтифик четко заявил: никаким третьим путем социальное учение церкви не является). С другой же — дала наконец четкое понимание позиции церкви: проповедь этики солидарности с опорой на библейские заповеди [1038]. Вместе с тем энциклика отразила глубокие противоречия между Святым престолом и европейскими политиками в понимании демократии. Принципы религиозного безразличия и «мультикультурного котла», считавшиеся достижениями западного мира, совершенно не отвечали взглядам понтифика на будущее Европы.