Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Даже в Польше, где на него взирали как на пророка, лозунги Иоанна Павла II не встретили понимания. Это проявилось уже в июне 1991 года, во время очередного паломничества Войтылы на родину. То, что должно было стать праздником победителей, превратилось в одно большое недоразумение.

«Ваше святейшество в этот раз держали себя прямо как Моисей», — услышал понтифик от журналистов, возвращаясь из Польши в Рим. «Да, немного», — признал Иоанн Павел II, а позже обронил в частной беседе: «Всякий раз мне мерещилось, будто я выхожу из самолета со скрижалями в руках». Кошалин, Жешув, Пшемысль, Любачув, Кельце, Радом, Ломжа, Белосток, Ольштын, Влоцлавек, Плоцк и Варшава — маршрут четвертой поездки Войтылы на родину. В основном это были небольшие городки — оплот консервативной, католической и весьма пострадавшей от либеральных реформ Польши, которая обеспечила победу Валенсе на президентских выборах.

За четыре месяца до этого, 5 февраля 1991 года, Валенса посетил Ватикан с официальным визитом (первым в должности президента). Его принимали согласно протоколу, предусмотренному для монархов католических стран, хотя бывший лидер «Солидарности» и отказался надеть фрак (решил, что он не соответствует его образу рабочего вожака) [1039]. К тому времени Валенса уже месяц как отправил в отставку кабинет Мазовецкого и поручил сформировать правительство Яну Белецкому — гданьскому экономисту и предпринимателю, тесно связанному с «Солидарностью». Белецкий был либералом в стиле Бальцеровича, на церковь смотрел косо, но поддержал Валенсу, разделяя его лозунг ускорения политических реформ. Валенса же, хоть и католик, предпочел видеть в кресле премьера равнодушного к религии, зато целиком зависимого от себя человека. Белецкого мало кто знал даже в Сейме, такой не будет вести самостоятельную игру — посчитал новый глава государства [1040]. И не ошибся. Но этот маневр испортил отношения президента с творцами его победы — братьями Качиньскими, которые не ожидали такого подвоха (хотя и получили должности в аппарате главы государства). Реалии политической борьбы и столкновения амбиций порождали странные конфигурации. Либерал Белецкий голосовал за католика Валенсу против католика Мазовецкого, чье правительство проводило либеральные реформы, а католик Валенса сделал либерала Белецкого главой нового кабинета министров, отвергнув кандидатуры идейно близких епископату деятелей.

Белецкий сохранил в своем кабинете Бальцеровича, заодно «унаследовал» от предыдущего состава и министра иностранных дел Кшиштофа Скубишевского, бывшего члена Общественного комитета при примасе, который вместе с Валенсой прибыл 5 февраля в Рим. Скубишевский принадлежал к числу аполитичных профессионалов, отнюдь не увлекался громкими лозунгами и предпочитал действовать по обстановке. Парадоксально, но именно ему, трезвому практику, выпало на долю осуществить «концепцию Гедройца» — признать независимость Украины, Белоруссии и Литвы и тем самым положить начало преодолению извечного польско-русского соперничества за господство над этими территориями. Однако это будет лишь осенью, а в первой половине 1991 года он избегал поддерживать сепаратистов в СССР.

Осторожная линия Скубишевского шла вразрез с наступательным порывом Святого престола, который 13 апреля 1991 года, к изумлению и возмущению нового патриарха Алексия II, объявил о создании на территории СССР трех апостольских администраций — в Москве, Новосибирске и Караганде, — а также одной митрополии — Минско-Могилевской. Нунций Коласуонно на майской встрече с высокопоставленным сотрудником советского МИД Валерием Кеняйкиным объяснял такое решение Апостольской столицы подготовкой визита римского папы в СССР — дескать, во время поездок Иоанн Павел II обычно останавливается не в официальных резиденциях, а в помещениях, принадлежащих римско-католической церкви. И чтобы такие помещения у церкви были, нужно сначала создать иерархию [1041].

Апостольские администрации — это не полноправные епархии, а нечто вроде временного управления, вводимого там, где исключительные условия не позволяют создавать постоянную структуру. В СССР таким исключительным условием была позиция Московской патриархии. В принципе, Ватикан не обязан ставить в известность кого-либо при утверждении епископов. Однако в отношении РПЦ Иоанн Павел II готов был отступить от этого правила: в начале апреля 1991 года он поручил госсекретариату убедиться, что патриархат проинформирован насчет намерений Апостольской столицы. Нунций Коласуонно позднее говорил, что пытался встретиться с главой РПЦ за десять дней до рокового решения, но не получил согласия от патриархии. В любом случае у Ватикана было достаточно возможностей предупредить об этом Москву. К примеру, в феврале председатель Папского совета по содействию христианскому единству Эдвард Кассиди принимал участие в собрании членов Всемирного совета церквей в Австралии, где встречался с главой Отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополитом смоленским Кириллом. А в конце марта того же года Кирилла тепло приняли в Ватикане сам Иоанн Павел II и архиепископ Содано, которые, однако, ни словом не обмолвились о скором создании в СССР структур католической церкви. Нетрудно понять, что такой шаг Святого престола был воспринят как еще один — после восстановления униатской церкви — акт агрессии против православия. Ответом РПЦ (и вообще всех православных патриархатов, кроме Константинопольского) был отказ участвовать в чрезвычайном заседании синода епископов римско-католической церкви осенью 1991 года — важнейшем событии, которое Войтыла рассматривал как шаг к восстановлению единства Европы [1042].

На этом фоне политика Скубишевского, который принципиально отказывался говорить с Киевом, Минском и Вильнюсом напрямую, без посредничества Москвы, выглядела чуть ли не трусостью. Вероятно, о нем вспоминал Михник, когда писал: «В 1989 году я поехал на первый съезд Руха в Киев и сказал с трибуны: „Да здравствует свободная, демократическая и справедливая Украина!“ После этого один из министров в правительстве Тадеуша Мазовецкого… два часа мне объяснял, что я совершил историческую ошибку, поскольку нельзя одновременно поддерживать демократию в России и говорить: „Да здравствует свободная Украина!“» [1043]

Вот такие разные люди прибыли 5 февраля на представление в Апостольскую столицу. В большой речи перед гостями Иоанн Павел II представил визит как возобновление союза Польши со Святым престолом, берущего начало еще в раннем Средневековье. Услышали гости и про «бастион христианства», и про Львовский обет, и про Ежи Попелушко. Резко прошелся понтифик по ялтинским соглашениям, которые назвал «утраченной победой». «Польша и другие страны очень болезненно пережили решения этой конференции, с которыми народ никогда не смирился и не сдался на милость навязанной ему идеологии и тоталитаризма <���…> Пусть мир не забывает, что именно рабочие сыграли главную роль в низвержении системы, которая должна была их защищать… Облик новой Европы, общеевропейского дома, зародился в Польше благодаря „Солидарности“, и этот факт не могут обесценить никакие другие события». Затем понтифик коснулся двух проблем современной Польши: внешнего долга и абортов. По его мнению, первый вопрос следовало решать «в духе международной солидарности и в свете социального учения церкви», так как после войны Польша не смогла воспользоваться той помощью, которую получили западные страны (то есть планом Маршалла). В отношении второй проблемы первосвященник, как всегда, был категоричен, однако посчитал необходимым напомнить слова короля Сигизмунда II Августа (1530–1572) «Я не владыка вашей совести», а заодно сослался на надпись в одном из залов Ягеллонского университета: «Разум превыше силы» (Plus ratio quam vis) [1044]. Это был завуалированный ответ польским либералам, которые в кампании против абортов видели наступление мракобесия и всевластия церкви.