Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

На самом деле это один из вечных вопросов христианства. Если человек совершает добрые поступки, нуждается ли он для своего спасения в церковных таинствах? «Нет», — заявлял галльский монах IV–V веков Пелагий. Человек по природе добр и в его воле грешить или не грешить. Церковь тут может быть помощницей, но человеку по силам обойтись и без нее.

Из этого логично следовало, что Бог не всеведущ и не всемогущ. Он сотворил человека, а что будет с ним дальше — это зависит целиком от человека. Попахивает язычеством! Против такого толкования восстал Блаженный Августин. Он максимально сузил границы человеческого своеволия, отдав спасение на откуп Божественной благодати: мол, истинно верующий и так будет совершать хорошие поступки (ибо они прописаны в Библии), а неистинно верующему Господь по милости Своей дает шанс уверовать. Но из этого уже можно было сделать вывод, что добрые поступки вообще неважны: человек изначально предназначен к спасению или гибели.

И этот вывод был сделан. Правда, не Августином, а франкским монахом IX века Готшальком из Орбе, удивительным гением, не только предвосхитившим религиозную догматику Реформации, но и обогнавшим на двести лет развитие европейской литературы — именно ему принадлежит первенство в успешном применении стихотворной рифмы. Взгляды Готшалька осудили как ересь, но спустя семьсот лет их возродили Лютер и Кальвин, для которых единственным средством к спасению стала истовая вера — и больше ничего. Католическая церковь отвергла это учение, подтвердив положения Августина, однако в середине XVII века получила новый удар от сторонников абсолютного предопределения — теперь уже в виде янсенизма. Споры с янсенистами (среди которых затесался и знаменитый Блез Паскаль) тянулись около ста лет и постепенно сошли на нет. Но в конце XX века доктрина «оправдания верой», как показалось Иоанну Павлу II, вновь набрала популярность. Это задевало не только его, но и Ратцингера, чрезвычайно чувствительного к любым «искажениям» и спекуляциям на тему доктрины Блаженного Августина.

Собственно, саму энциклику «Veritatis splendor» Войтыла задумал еще в 1987 году под влиянием двухсотлетнего юбилея со дня смерти неаполитанского святого Альфонсо Марии де Лигуори, отличившегося на ниве борьбы с янсенистами. Поэтому он вновь подробнейшим образом прошелся по тем взглядам. Мало верить, говорил он, надо еще строжайше следовать заповедям, выраженным в Нагорной проповеди, поскольку они — неотъемлемая часть веры. Если ты относишься к ним с недостаточным вниманием, то и вера твоя неполноценна, неискренна.

Энциклика вызвала огромное число откликов. Уже на стадии написания она привлекала к себе внимание, порождая разного рода слухи. Теперь же на нее обрушились немецкие и американские богословы, недоумевая, стоило ли тратить так много времени и сил на опровержение теорий, которые существуют больше в папской голове, чем в реальности. К примеру, возможность прощения нехороших поступков при наличии добрых намерений не отстаивалась ни в одной современной богословской книге. Принцип «цель оправдывает средства», выраженный в книге иезуита Германа Бузенбаума в середине XVII века, давно остался в прошлом. «Энциклика не отражает истинного облика католической теологии морали в наши дни», — категорично заявил диссидент Чарльз Карран.

Куда более теплый прием она нашла, как ни странно, в протестантских и иудейских кругах, заинтригованных вопросом о том, в какой мере свобода виновна в размывании незыблемых норм нравственности. Огромный интерес вызвала последняя работа Войтылы и в секуляризированной Франции, где за два первых дня продаж раскупили сто тысяч ее экземпляров [1152].

Догмат об оправдании верой стоял на пути соглашения с протестантами и потому стал главной темой обсуждения Папского совета по содействию христианскому единству со Всемирной лютеранской федерацией. Спустя пять лет, 25 июня 1998 года, увидела свет «Совместная декларация на тему учения об оправдании верой». Однако в тот же день ведомство Кассиди совместно с Конгрегацией вероучения опубликовало и «Ответ католической церкви на Совместную декларацию», обратив внимание на сохраняющиеся расхождения по этому вопросу. Столь противоречивая позиция вызвала недоумение протестантов, и потому 30 июля Кассиди заверил генерального секретаря Всемирной федерации лютеран Ишмаэля Ноко, что Святой престол дорожит общением с его единоверцами. После новых переговоров, которые вели Кассиди и Ратцингер с лютеранскими иерархами и богословами, решено было добавить к «Совместной декларации» приложение и объяснить, в чем две деноминации сходятся, а в чем согласия пока нет. Дату подписания документа установили на праздник Реформации, 31 октября 1999 года. Местом выбрали Аугсбург, где когда-то лютеране обнародовали свое первое исповедание веры [1153].

В «Совместной декларации» формулировался так называемый «дифференцированный консенсус»: обе церкви признавали, что люди попадут в рай исключительно по милости Божией, а не вследствие личных заслуг, однако остались при своих мнениях касательно оправдания верой [1154]. В итоге более двухсот католических епископов и теологов назвали документ «профанацией принципов Церкви в угоду сиюминутной мирской политике», а многие лютеране почувствовали себя обманутыми ввиду того, что следующий год Иоанн Павел II объявил годом индульгенций. Ведь именно вопрос об индульгенциях когда-то послужил толчком к Реформации.

Восьмого апреля 1994 года Иоанн Павел II отслужил мессу в отреставрированной Сикстинской капелле. Стоя под прекрасной росписью Микеланджело, которая буйством красок словно пела гимн телесной красоте, понтифик произнес речь о том, насколько точно великий художник передал истинно христианское отношение к человеческому телу — без ханжества, но и без распущенности, ибо фрески Микеланджело напоминают нам, что нельзя относиться к другому как к объекту, используя сексуальность, заложенную в нас Творцом [1155].

Эта проповедь стала еще одним камнем в огород сторонников свободы абортов, особенно важным в тот год, объявленный ООН Годом семьи. На сентябрь в Каире была запланирована международная конференция по народонаселению и развитию. Обе стороны воспринимали ее как решающую схватку. Предыдущая конференция на эту тему, которая прошла в Мексике десятью годами раньше, закончилась победой противников абортов: сыграли свою роль пугающий китайский опыт и давление администрации Рейгана. Но теперь расклад сил был иной.

Понтифик гнул свою линию разными способами. Еще в ноябре 1993 года епископ Торан беседовал о контроле над рождаемостью с помощником госсекретаря США Тимоти Виртом, настолько ярым поборником контрацепции, что на его столе стояло деревце с презервативами (правда, из уважения к ватиканскому чиновнику, деревце убрали). Их беседа обнажила принципиальную разницу в подходах: епископ говорил о нравственном воспитании, которое привило бы молодежи чувство ответственности за половые отношения, сенатор же — о сексуальном образовании, которое дало бы ей знания об этом («Молодые должны понимать свое тело!»). К этому примешивалось разное понимание места женщины в отношениях. Либералы видели в распространении контрацептивов продолжение женской эмансипации, церковь же, наоборот, считала это низведением женщины до простого объекта удовлетворения мужской похоти и просто-напросто убийством потенциальных детей. Свидетельством остроты противоречий было обвинение со стороны координатора Госсекретариата США по вопросам народонаселения Фейт Митчелл, брошенное в августе 1994 года Ватикану, будто он заражен сексизмом и полон стремления ограничить женщинам доступ к половому образованию. По мнению американской чиновницы, Святой престол таким образом препятствовал эмансипации.