Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

В проповедях и речах, произносимых по-литовски, польски и итальянски, римский папа призывал к примирению между сторонниками старого строя и нового. «Пусть не будет среди вас ни победителей, ни побежденных, но лишь мужчины и женщины, освобождающиеся от ошибок…» Актуальный вопрос для страны, где президентом только что выбрали бывшего главу литовской компартии Альгирдаса Бразаускаса!

Говорил первосвященник также о налаживании отношений между литовцами и поляками, о двух легких Европы, а в речи перед дипломатическим корпусом в Вильнюсе обратил внимание на положение русских. Вообще, по впечатлениям польского представителя при Святом престоле Е. Салкевича, «русская тема стала главной в ходе всего визита» [1147].

Надо понимать, что в восприятии римского папы темы примирения победителей и побежденных, местных и пришлых были неразрывно связаны: диалог литовцев с нацменьшинствами, а также между собой — лишь часть общего торжества мира и правды в Европе. Почему Иоанн Павел II вдруг вспомнил об этом в Вильнюсе? Потому что именно здесь, в Литве, он впервые пересек границу бывшего СССР. Но не только поэтому. Не менее важно было и то, что здесь он ступил в старую столицу Великого княжества Литовского — некогда самой большой страны Восточной Европы, объединявшей славян и балтов, католиков и православных, Запад и Восток. И уж совсем символичным выглядел тот факт, что именно в вильнюсском соборе Святого Духа находится самый знаменитый образ Иисуса Милосердного, написанный по видениям Фаустины Ковальской, которую римский папа только что, в апреле, беатифицировал. Как раз блаженной Фаустине Иоанн Павел II и препоручил опеку над процессом примирения восточноевропейских народов. Естественно, раз уж зашла речь о «двух легких Европы», понтифик не мог забыть о Русской православной церкви: из Вильнюса он отправил братский привет всем церквам России и особенно Московскому патриархату.

Алексию II, однако, тогда было не до посланий из‐за рубежа. В Москве накалились страсти: бушевал конфликт между президентом Ельциным и Верховным советом. Патриарх пытался их примирить, усаживая за стол переговоров в Даниловом монастыре, но тщетно. Третьего — четвертого октября в столице России разразилась маленькая гражданская война, закончившаяся вводом в город танков и взятием здания парламента. Спикер Верховного совета Руслан Хасбулатов и поддержавший его вице-президент Александр Руцкой были арестованы.

Противники Верховного Совета в России заклеймили произошедшее как «красно-коричневый путч», сторонники же утверждали, что депутаты боролись против дикого капитализма и узурпации власти Ельциным. В Польше происходило нечто похожее: президент и Сейм тоже неустанно делили власть. Почему же тогда на берегах Вислы не дошло до кровопролития? Очень просто: поляки не испытали шок от потери своего государства. Напротив, трудности переходного периода сглаживались для них радостью от обретения полной независимости. В России все чувствовалось куда острее: здесь национальное унижение и экономический коллапс шли рука об руку, то и дело доводя ситуацию до точки кипения. И если даже в Польше полыхала схватка между социализмом и капитализмом, что уж говорить о России, где ностальгия по ушедшему строю ощущалась куда сильнее!

Иоанн Павел II в Прибалтике тоже прошелся по обеим системам. Поначалу, 7 сентября, он произнес речь на Горе крестов под Шауляем, почтив память всех пострадавших от советской власти. Но через два дня выступил в Рижском университете, внезапно отдав должное марксизму, в котором, по его словам, заложено «зерно правды». Это высказывание СМИ восприняли как сенсацию. «Посткоммунистическим манифестом» назвал его рижскую речь американский биограф Тед Шульц [1148].

Неужели Войтыла вдруг поменял фронт? Левые христиане так и подумали. Для них слова о «зерне правды» означали, что римский папа отказался от всех одобрительных заявлений о рыночном хозяйстве, которые позволил себе в энциклике «Centesimus annus». После громов и молний, обрушенных на западную культуру в Денвере, частичная реабилитация марксистской политэкономии выглядела логично [1149].

Но все было не совсем так. Разумеется, глава Апостольской столицы не пересмотрел своих взглядов. В той же рижской речи он еще раз осудил марксизм за его борьбу против религии и за избыточный коллективизм, лишающий человека всех прав во имя блага общества. Однако Иоанн Павел II не был слеп и видел, в чем причина популярности марксизма. Об этом он говорил еще в 1987 году президенту Рейгану. Вот и сейчас римский папа скрепя сердце признал, что «обычные люди» предпочитают коллективизм, а не индивидуализм. Он сказал об этом в интервью Ясю Гавроньскому, которое дал по следам парламентских выборов в Польше, принесших победу посткоммунистам.

Индивидуализм и антииндивидуализм — эти явления он критиковал еще в «Личности и поступке». Теперь ему пришлось сделать то же самое в политическом приложении. Опечаленный итогами парламентских выборов на родине, Иоанн Павел II сказал, что к такому грустному результату привели ссоры в лагере «Солидарности» и чрезмерный индивидуализм, вообще свойственный полякам, которые сильны в оппонировании, но слабы в управлении. Иначе, впрочем, и быть не могло, продолжал Войтыла. Ведь у тех, кто сверг однопартийную систему, отсутствует опыт руководства, зато он есть у тех, кого они свергли. И конечно, нельзя сбрасывать со счетов темные стороны капитализма, борьба с которыми в свое время возвысила марксистов. Церковь тоже борется с этими темными сторонами, заявил он, но не политически, потому что социальное учение церкви — это богословие, а не общественно-политическая доктрина [1150].

Какой грустный парадокс! «Солидарность», защищавшая права человека, скомпрометировала себя поддержкой крайнего индивидуализма, а люди, против которых она когда-то боролась, теперь оказались чуть ли не поборниками этики солидарности! Кто бы мог предвидеть такой поворот еще пару лет назад?

Разочарования, разочарования — они преследовали понтифика в тот год и в Польше, и в Италии, и по всей Европе. «Надо очень сильно любить Бога, чтобы понять, насколько для добра необходимо зло. Одному Богу это известно. И мне тоже», — говорит Джулио Андреотти в фильме Паоло Соррентино «Божественный», снятом в 2008 году. Разумеется, это фантазия сценаристов — ничего подобного многомудрый политик открыто не произносил. Однако эти слова прекрасно отражали его образ действий на протяжении примерно сорока лет. Но в 1993 году и этой блестящей карьере пришел конец.

Небесному Провидению было угодно, чтобы в том же году Иоанн Павел II написал: «Нельзя творить зло во имя добра». Он заявил это в очередной энциклике — «Veritatis splendor» («Сияние истины»), изданной 6 августа. Понтифик писал в ней о связи морали с совестью, о разграничении обычных грехов и смертельных, об ущербности атеистического гуманизма, ставящего свободу превыше Бога, об уподоблении Христу как цели духовного служения. Все это уже ранее где-то звучало — в люблинских лекциях, в «Личности и поступке», в послании «Reconciliatio et paenitentia», в энцикликах «Redemptoris missio» и «Centesimus annus». Из относительно нового — римский папа отстаивал важность деяний человеческих в спасении души [1151]. Казалось бы — банальность. Ан нет!