Вадим Волобуев - Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Затем Конгрегация в очередной раз вызвала на ковер Шиллебекса, заподозрив того ни много ни мало в непризнании божественности Христа. Однако этот теолог, на работах которого учились тысячи священников, располагал поддержкой председателя Папского совета по содействию христианскому единству Йоханнеса Виллебрандса и вышел сухим из воды, хотя его объяснения и были признаны недостаточными.

А вот профессор богословия Тюбингенского университета Ханс Кюнг не имел за собой столь мощного «административного ресурса» (хотя и знал лично мюнхенского кардинала Ратцингера), да и прегрешения его лежали на поверхности. Кюнг, радикальный экуменист, строил единую этическую систему на фундаменте всех основных религий, отрицая при этом догмат о непогрешимости папы и отстаивая право мирян толковать Священное Писание и совершать церковные таинства [682]. К тому моменту он являлся наиболее известным католическим диссидентом, чему способствовали не только оригинальность его суждений, но и умение подать себя в СМИ. Авторитет его был высок: когда-то он являлся одним из экспертов на соборе, которого пригласил сам Иоанн XXIII, а еще общался в Белом доме с Джоном Кеннеди. Его взгляды, уже давно трудноотличимые от протестантизма, в 1975 году были признаны Конгрегацией вероучения несовместимыми с католичеством. Ученый, однако, отказался дать объяснения, не хотел явиться в Ватикан и 15 декабря 1979 года лишился права выступать от имени церкви, оставшись, правда, священником. В его защиту выступили семьдесят американских богословов и пятьдесят испанских. А вот немецкие иерархи поддержали решение Апостольской столицы, хотя штутгартский епископ, к чьей епархии относился университет, долго откладывал выполнение решения конгрегации [683]. В дальнейшем Кюнг и Пойе дойдут в своей критике учения Святого престола до одобрения эвтаназии, но даже и тогда не будут отлучены от церкви.

Конечно, такая активность современной инквизиции не могла не насторожить. Павел VI отличался куда большей умеренностью в оргвыводах. Войтыла же, не ограничиваясь дисциплинарными мерами, взялся за идеологию. Восьмого апреля 1979 года, на Великий четверг, он огласил «Письмо ко всем священникам», в котором перечислил вещи, очевидные для него, но неочевидные для немалой части духовенства: о том, что священство существует не для карьеры, а для службы людям; о том, что пастырь должен вести жизнь образцового христианина, ибо он — пример для мирян и связующее звено между ними и Богом; о том, что рукоположение в сан означает отказ от семьи, поскольку семья для священника — это сама церковь. Таков был ответ тем, кто мечтал об отмене целибата [684].

В начале сентября 1979 года понтифик начал читать цикл речей о католическом взгляде на половую жизнь, используя для этого генеральные аудиенции на площади Святого Петра. Цикл, наметки которого Войтыла писал еще во время августовского конклава 1978 года, растянулся на 130 частей — Иоанн Павел II закончит его лишь в ноябре 1984 года. Это был его окончательный ответ на сексуальную революцию, и ответ этот в общем не отличался от того, который Войтыла дал еще в «Любви и ответственности», разве что теперь он опирался на куда больший объем источников — от Священного Писания до произведений современных писателей и ученых. Кроме того, Иоанн Павел II излагал в нем языком проповеди то, что когда-то сказал уже языком драматургии: всякий отец — это образ Бога-Творца, который так возлюбил Своих чад, что отдал им на заклание собственного Сына — Христа. Д. Вейгел назвал этот цикл «теологической бомбой с часовым механизмом» — настолько он способен преобразить католические представления о Боге-Отце, Иисусе Христе, Троице, церкви, таинствах и тому подобном, если богословы когда-нибудь доберутся до его тщательного анализа. Но в практическом применении линия понтифика оставалась вполне традиционной: никаких контрацептивов, секс допустим лишь между супругами и т. д. [685]

Папа-ретроград? Не совсем так. Проповеди на генеральных аудиенциях изобрел как раз Иоанн Павел II. До тех пор это мероприятие использовалось римскими папами исключительно для объяснения прихожанам и паломникам каких-либо конкретных вопросов, а не для формулирования богословских концепций на общую тему. То есть Войтыла по сути выступал в роли лектора, а на собравшуюся паству взирал как на студентов. Курия в очередной раз пришла в изумление, увидев такое новшество [686].

Войтыла, кроме того, первым из понтификов начал общаться с журналистами, а не просто излагать им свою точку зрения. Именно с него пошли импровизированные пресс-конференции на борту самолета, ввергавшие в ужас Казароли, всякий раз трепетавшего, что начальника занесет и он ляпнет что-нибудь несусветное, тем более что святой отец, как простой священник, обращался к репортерам на ты, точно к своей пастве. Этот демократизм, впрочем, имел свои пределы. Когда корреспондент «Републики» Доменико дель Рио (бывший монах-францисканец) в 1984 году позволил себе несколько раз жестко пройтись по международным визитам римского папы, его лишили аккредитации, вызвав протест сорока ватиканистов [687]. Да и сами пресс-конференции со временем превратились из непринужденного обмена мнениями в хорошо организованный брифинг, что являлось заслугой директора Бюро прессы Хоакино Наварро-Вальса [688].

Дальше — больше. Пятого ноября римский папа собрал кардиналов для обсуждения текущих вопросов. Последний раз такое случалось четыреста лет назад. На повестку дня понтифик вынес три вопроса: реформа курии, активизация Папской академии наук и преодоление дефицита бюджета, мучившего Ватикан с 1970 года [689]. А уже спустя пять дней, 10 ноября, Иоанн Павел II выступил в Папской академии наук на столетнем юбилее со дня рождения А. Эйнштейна и вновь поразил общественность, предложив заново рассмотреть дело Г. Галилея [690]. В 1987 году он созвал в Кастель-Гандольфо целую научную конференцию в ознаменование 300‐й годовщины публикации Исааком Ньютоном «Математических начал натуральной философии». А в 1994 году совершил нечто такое, перед чем встала в тупик вся курия: вместо обычного интервью дал развернутый письменный ответ на вопросы итальянского журналиста. Так родилась книга «Переступить порог надежды» — произведение, которое не вписывалось ни в какие каноны обычных папских текстов. Какое же тут ретроградство? Войтыла отнюдь не рвался карать и осуждать, его заботила ортодоксальность учения, а не расправа над вольнодумцами.

Славянский папа не уставал удивлять. Двадцать пятого ноября 1981 года он назначил нового «верховного инквизитора» вместо тяжело больного Шепера. Вопреки ожиданиям, этот высокий пост занял не куриальный чиновник, а богослов — Йозеф Ратцингер. В прежние годы Ратцингер горячо ратовал за реформу церкви, но затем, узрев во всей красе молодежный бунт на факультетах теологии немецких университетов, изрядно охладел к прогрессистам и порвал с ними. Войтыла целый год уламывал его переехать в Апостольскую столицу, но архиепископ упирался — не хотел терять возможности публиковать труды под своим именем. А это было бы не с руки человеку, руководящему Конгрегацией вероучения. Все же первосвященнику удалось договориться со строптивым немцем: Войтыла пообещал ему, что тот и в дальнейшем сможет публиковаться под собственной фамилией.