Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

Инцидент с выборами повлек за собой массированную атаку коммунистического режима на ученых старой формации. Сигналом к ней стал призыв Покровского, прозвучавший уже в апреле 1929 г: «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца» [265] Цит. по: Перченок Ф. Ф. Академия наук на «великом переломе» // Звенья: Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1. С. 193. . Летом того же года была развернута кадровая «чистка» Академии, сопровождавшаяся массовыми увольнениями ее сотрудников, а осенью начались аресты ученых в рамках сфабрикованного ОГПУ «академического дела» [266] Подробнее см.: Предисловие // Академическое дело 1929–1931 гг. СПб., 1993. Вып. 1. . Всего по этому «делу» проходило 115 человек [267] См.: Каганович Б. С. Евгений Викторович Тарле и Петербургская школа историков. СПб., 1995. С. 39. , в числе которых были такие видные специалисты по Новой истории Франции, как Е. В. Тарле и В. А. Бутенко.

Репрессии сопровождались мощной идеологической кампанией, в которой ведущую роль играла новая, «красная профессура», составлявшая костяк Общества историков-марксистов. Именно ее силами в Москве и Ленинграде были организованы научные совещания по осуждению взглядов «буржуазных историков». В своих выступлениях, которые затем были широко растиражированы [268] Зайдель Г., Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. Тарле и Платонов и их школы. М., 1931; Буржуазные историки Запада в СССР (Тарле, Петрушевский, Кареев, Бузескул и др.) // Историк-марксист. 1931. Т. 21. , участники обоих заседаний ставили себе целью «разоблачение целого ряда буржуазно-исторических концепций, особенно концепций тех историков, которые оказались связанными с контрреволюционными и вредительскими организациями» [269] Буржуазные историки Запада в СССР… С. 46. . Причем если в Ленинграде изобличали в основном арестованных академиков С. Ф. Платонова и Е. В. Тарле, то в Москве «разоблачению» наряду с Тарле подверглись такие представители «русской школы» истории Запада, как Н. И. Кареев, В. П. Бузескул, Р. Ю. Виппер и Д. М. Петрушевский, против которых репрессивные органы никаких обвинений не выдвигали. Дирижером московского совещания стал Н. М. Лукин, а в числе выступавших были его ученики Р. А. Авербух, В. М. Далин и Н. П. Фрейберг.

Не буду подробно останавливаться здесь на теме разгрома «русской школы» историков Запада: этот сюжет уже не раз затрагивался в новейших работах отечественных авторов [270] Особо отмечу монографию: Гордон А. В. Власть и революция: советская историография Великой французской революции. 1918–1941. Саратов, 2006. Гл. 2. . Однако, поскольку речь у нас идет об особенностях исследовательского почерка Лукина, обращу внимание на те профессиональные требования к советским историкам, которые он сформулировал во вступительном слове на указанном совещании: «…Признание диалектического материализма как единственно правильной философской теории [курсив мой. — А. Ч .] и умение применять диалектический метод в своей специальной области является обязательным для всякого историка, претендующего называться марксистом» [271] Буржуазные историки Запада в СССР… С. 49–50. . Подобный догматизм, превращавший марксизм из научной методологии в символ веры, носил жестко императивный характер, ведь «каждого антимарксиста приходится рассматривать как потенциального вредителя», — напоминал Лукин формулировку одного из принятых незадолго до того постановлений Общества историков-марксистов [272] Там же. С. 49. .

Особенно подробно свои представления о профессиональном долге советских историков Н. М. Лукин изложил в дискуссии с известным французским исследователем А. Матьезом. Относившийся в первые годы после Октябрьской революции с горячей симпатией к Советской России в целом и к еще только складывавшейся тогда советской школе историков — франковедов, Матьез к концу 1920-х гг. постепенно избавился от былой эйфории и, придерживаясь уже гораздо более трезвого взгляда на ситуацию в СССР, весьма критически отозвался об идеологической экзальтации и догматизме советских историков нового поколения. Вот как он оценил господствовавший в советской науке метод изучения истории:

«Метод этот заключается <���…> в поисках повсюду в прошлом борьбы классов, даже там, где эта борьба не подтверждается никакими документами. Одним словом, этот метод заключается в превращении исторической науки <���…> только в априорную догму, которая и являет собой истинный марксизм, представляющий на практике подобие катехизиса. В итоге история становится послушной служанкой политической власти, которой она подчиняет все свои концепции, свои интересы, очередные лозунги, даже свои выводы» [273] Цит. по: Дунаевский В. Л. Полемика Альбера Матьеза с советскими историками. 1930–1931 гг. // Новая и новейшая история. 1995. № 4. С. 200. .

Принимая во внимание рассмотренные нами выше особенности исследовательского почерка Лукина, трудно не согласиться с точностью диагноза, поставленного Матьезом. Впрочем, и ответ ему Лукина заслуживает того, чтобы быть процитированным с максимальной степенью подробности:

«В противоположность Матьезу мы утверждаем, что история была и остается одной из самых «партийных» наук, что — сознательно или бессознательно — историки всегда выполняют определенный социальный заказ. <���…> Разница лишь в том, что последовательные марксисты открыто признают, что, беспощадно вскрывая все формы классовых противоречий и классовой борьбы как в прошлом, так и настоящем и доказывая историческую неизбежность замены современного капиталистического общества социалистическим, они тем самым помогают пролетариату в его классовой борьбе с буржуазией. В этом смысле мы не стыдимся признать, что наша марксистская наука находится “на службе” у пролетариата и коммунистической партии, но гордимся этим» [274] Лукин Н. М. Новейшая эволюция А. Матьеза // Историк-марксист. 1931. Т. 21. С. 42. .

Думаю, в этих словах, как, впрочем, и словах Матьеза, блестяще выражена суть всего научного творчества Николая Михайловича Лукина. На примере рассмотренных нами работ, созданных им в разные периоды своей жизни, мы могли убедиться, что в каждой из них он действительно выступал скорее бойцом «идеологического фронта», политическим пропагандистом, проповедником «непогрешимой» и «всеведающей» марксистской теории, нежели исследователем, ищущим ответа на непонятные для себя вопросы. И такого же отношения к истории как к служанке идеологии, как иллюстрации «единственно правильной философской теории» он требовал от своих коллег и учеников. Особый же вес этим требованиям придавал его общественный статус: после смерти М. Н. Покровского (1932) Н. М. Лукин стал наиболее высокопоставленным государственным функционером в области исторических исследований и оставался таковым до самого ареста в 1938 г. Возглавив Институт истории Комакадемии в 1932 г., а после объединения ее в 1936 г. с Академией наук — Институт истории АН СССР, он занимал также посты главного редактора журнала «Историк-марксист» (с 1933) и заведующего кафедрой новой истории Московского университета (с 1934).