Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

«Уважаемый А. В.! Приглашение участвовать в “круглом столе” по вопросам Великой французской революции в сентябре с. г. с благодарностью принимаю. Хотел бы говорить о развитии советской историографии Французской революции после XX съезда КПСС, о борьбе в ней двух тенденций — новаторской (отражение трудов Собуля в нашей литературе) и “застойной”, представленной Манфредом и его сторонниками. Представлять заранее написанный текст своего выступления считал бы излишним, я буду говорить в духе того, что писал в своих статьях и книгах последних лет» [277] Из личного архива автора. Впервые опубликовано: Летчфорд С. Е. В. Г. Ревуненков против «московской школы»: дискуссия о якобинской диктатуре // Французский ежегодник. 2002: Историки Франции. К столетию В. М. Далина (1902–1985). М., 2002. С. 221. .

Правда, до Москвы Владимир Георгиевич так и не добрался.

Год спустя, в мае 1989 г., я приехал в Ленинград на конференцию местного филиала Института истории естествознания и техники АН СССР. В вестибюле мне в глаза бросилось объявление, что день спустя исторический факультет ЛГУ проводит конференцию в честь 200-летия Французской революции. Разумеется, пропустить такое событие я не мог и, выступив с утра у себя на секции, отправился на истфак, расположенный в нескольких минутах ходьбы.

Заседание уже началось. Основной доклад делал В. Г. Ревуненков. Было видно, что он — умелый лектор и опытный оратор. Без написанного текста, неспешно, четко и последовательно он излагал свое видение текущей ситуации в историографии Французской революции. Когда я вошел, мэтр как раз разбирал по полочкам содержание моей статьи о «круглом столе» 1988 г., которая накануне появилась в журнале «Новая и новейшая история» [278] Чудинов А. В. Назревшие проблемы изучения истории Великой французской революции // Новая и новейшая история. 1989. № 2. С. 65–74. . Итогом его анализа стал немало удививший меня вывод: «Устами Чудинова “московская школа” отреклась от своих основателей!».

Когда докладчик закончил, я, представившись, попросил слово для реплики, раз уж речь зашла о моей скромной персоне. Ответ ведущего заседание прозвучал резко, если не грубо: график работы перегружен — никаких реплик. Спрашиваю: «А разве вам самим не интересно, что я скажу? Или лучше, когда за меня говорят другие?». Похоже, второе его действительно больше устраивало, но тут слово за меня замолвил сам Ревуненков. Он наблюдал за нашими препирательствами с легкой улыбкой и, в отличие от многих присутствовавших, не выказывал ни малейшей враждебности. По его заступничеству я и получил пять минут на «оправдание», в течение которых постарался объяснить: что в Москве не существует никакой «московской школы», тем более враждебной ленинградцам; что сколько там историков, столько и точек зрения; что все заняты исследованиями и никто — войной с коллегами. Впрочем, той части аудитории, что откровенно демонстрировала мне свою неприязнь и разве что не шикала, похоже, было абсолютно все равно, чего бы я ни сказал. Версию событий, которая к тому времени сложилась в их представлениях, не могли поколебать никакие слова…

И действительно, старая легенда о борьбе «московской и ленинградской школ» проявила завидную живучесть, несмотря на все последующие научные публикации о дискуссии Ревуненкова с Манфредом и Далиным. До сих пор она является частью официальной истории кафедры Санкт — Петербургского университета, на которой работал Владимир Георгиевич.

Мне же всегда хотелось понять, почему спор по, казалось бы, сугубо научной проблеме приобрел тогда такую остроту. Ответ не лежал на поверхности, а потому напрашивалось предположение, что участниками все — таки руководили какие — то скрытые мотивы. Результатом размышлений на эту тему и стала публикуемая ниже статья. Впервые она появилась в кратком варианте на страницах журнала «Неприкосновенный запас» [279] Чудинов А. В. «Франция» пишем, «Россия» — в уме… О скрытых смыслах дискуссии по проблеме якобинской диктатуры (60-е — 80-е годы XX в.) // Неприкосновенный запас. 2007. № 5(55). С. 22–32. , затем ее полная версия, предлагаемая далее, была напечатана во «Французском ежегоднике» и, наконец, во Франции [280] Он же. Размышления о скрытых смыслах дискуссии по проблеме якобинской диктатуры (60-е — 80-е годы XX в.) // Французский ежегодник. 2007: Советская и французская историографии в зеркальном отражении. 20-е — 80-е годы XX в. М., 2007. С. 264–274; Tchoudinov A. La discussion sur le pouvoir jacobin entre les historiens de Moscou et de Leningrad dans les années 1960 à 1980 // Écrire l’histoire par temps de guerre froide: Soviétiques et Français autour de la crise de l’Ancien régime. Р., 2014. Р. 183–192. .

Ни в Российской империи, ни в СССР история Французской революции никогда не была предметом сугубо академического интереса. Та или иная трактовка Революции нередко оказывалась для российских историков средством выразить свое отношение к общественно — политической ситуации в своей стране. Иногда подобная связь между историей Французской революции и российскими реалиями проводилась открыто, иногда она носила имплицитный характер [281] Подробнее см.: Чудинов А. В. Французская революция: история и мифы. М., 2007. Гл. 1 «Русский культ Французской революции». . В последнем случае публике предстояло самой догадываться о том скрытом смысле, который историк пытался вложить в свою интерпретацию какого-либо из революционных эпизодов. Разумеется, подобная недосказанность была чревата возможностью разночтений и порой могла привести к неадекватному истолкованию позиции автора. Примером такого взаимного непонимания стала, на мой взгляд, дискуссия 1960 — 1980-х гг. между историками Ленинграда и Москвы о сущности якобинской диктатуры [282] Подробнее о ее ходе см.: Летчфорд С. Е. В. Г. Ревуненков против «московской школы»: дискуссия о якобинской диктатуре // Французский ежегодник. 2002. М., 2002. .

Если исходить только из научного содержания дебатов, то нельзя не удивиться их крайне резкому тону, ведь базовые методологические позиции участников были практически идентичны. И начавший полемику ленинградский профессор Владимир Георгиевич Ревуненков, и выступившие его основными антагонистами московские историки Альберт Захарович Манфред и Виктор Моисеевич Далин разделяли традиционную для марксистско-ленинской историографии трактовку Французской революции как «буржуазной» и исходили из ленинского положения о том, что любая политическая «партия» неизменно «выражает интересы» того или иного общественного класса. Участники спора расходились лишь в относительно частном вопросе: чьи интересы выражали якобинцы? Тем не менее полемика по этому вопросу носила, пожалуй, даже более острый характер, чем традиционная для советской науки критика «буржуазных фальсификаторов истории». Объяснение подобному парадоксу, как мне кажется, надо искать именно в тех скрытых смыслах, которые придавали дискуссии ее участники. Поскольку сами они никогда эти смыслы публично не вербализировали, сегодня приходится реконструировать таковые по различного рода косвенным признакам, что неизбежно придает любой интерпретации данной дискуссии более или менее гипотетический характер.