Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Юридический факультет, а вслед за ним и Совет университета согласились с моими доводами, и Совет вошел с предусмотренным цитированной статьей представлением к министру народного просвещения. Последний, разумеется, остался при своем. Дело перешло в Правительствующий] сенат по первому департаменту. Это был едва ли не единственный со времени учреждения министерств случай в практике Сената, когда подчиненный орган решился поднять столь щекотливый вопрос. Сенат довольно долго тянул дело и в конце концов вынес определение в порядке умывания рук. С одной стороны, он не решился признать распоряжение министра законным. С другой стороны, он не пожелал вынести и обратного решения. Взамен этого он нашел возможным оставить представление Петроградского университета без рассмотрения. Сенат ссылался на то, что подчиненным местам предоставлено обращаться в Сенат только в таких случаях, когда подчиненное место усмотрело в распоряжении министра отмену закона, а не тогда, когда спор идет о том, соответствует ли распоряжение министра смыслу закона. Как будто общее распоряжение министра, противоречащее смыслу закона, не содержит в себе отмены закона, и как будто возможно установить наличие отмены закона распоряжением министра без выяснения смысла закона!

Формально инцидент этим был исчерпан, но толки о нем не прекратились. По просьбе тогдашнего редактора «Вестника Европы» [226]М. М. Ковалевского мною была напечатана в этом журнале статья под заглавием «Видимая законность и скрытое усмотрение»: в ней я подробно изложил суть дела и общий ход его по инстанции. Напечатание этой статьи переполнило чашу терпения Л. А. Кассо.

Упомянутая статья моя появилась в февральской книжке «В[естника] Е[вропы]» за 1913 г. Летом этого же года, находясь за границей, я получил извещение за подписью товарища министра, барона М.А. Таубе, о том, что я буду переведен ординарным профессором в Демидовский юридический лицей [227] в Ярославль. Я немедленно отправил в министерство протест против предполагаемого перемещения моего. В нем я, в частности, указывал на то, что Демидовский лицей не пользуется правом участвовать в выборах в Государственный совет, что таким образом я лишаюсь ценза профессора университета, и что министр не имеет права на такую меру. Через некоторое время я получил новое извещение из министерства о том, что я переведен ординарным профессором в Харьковский университет.

Передо мной стал вопрос, как мне реагировать на мой перевод в Харьков; в частности, подавать ли мне в отставку, как это сделали передо мною профессора Пергамент и Покровский, чего многие ждали и от меня. Если бы я не состоял выборным членом Государственного совета, вопрос решился бы просто. Но указанное обстоятельство чрезвычайно осложняло его в моих глазах. Я отнюдь не желал доставить министру слишком легкое торжество: раз я сам подал бы в отставку, вопрос о моем выбытии из Государственного совета автоматически был бы разрешен в самом желаемом для Кассо смысле. Это представлялось мне принципиально недопустимым: нельзя было самому облегчать Кассо несомненно поставленную им себе цель удалить меня из Государственного совета. Я избрал поэтому другой путь. Я решил, оставаясь профессором, в Харьков не ехать и продолжать свою работу в Государственном совете. Более чем достаточным в моих глазах основанием служило то, что совмещать такую работу в таком объеме, в каком мне приходилось участвовать в ней, с добросовестным исполнением профессорских обязанностей в отдаленном от центра провинциальном университете даже при нормальных условиях представлялось фактически невозможным: приходилось жертвовать или тем, или другим. Ректору Харьковского университета, в ответ на несомненно продиктованное министром предложение его незамедлительно явиться на новое место службы, я послал извещение, что ввиду коллизии долга общественного с долгом служебным, коллизии, созданной помимо и против моей воли, я считаю своим нравственным и политическим долгом продолжать возложенную на меня доверием моих избирателей работу в Государственном совете в полном объеме этой работы; это лишает меня возможности одновременно исполнять мои профессорские обязанности в Харьковском университете. Вместе с тем я довел до сведения ректора, что при создавшемся положении я не желаю ни обременять университетского бюджета, ни лишать университет возможности заменить меня другим лицом. Пользуясь представленным мне по закону правом, я отказываюсь от своего профессорского содержания, взамен которого я имею право получать суточные по Государственному совету; одновременно я заранее проявляю согласие на перечисление меня из штатных в сверхштатные ординарные профессора без содержания, дабы на освобождающуюся таким путем профессуру мог быть избран другой кандидат. Этим, как мне казалось, я исполнил долг лояльности по отношению к университету, и вместе с тем максимально затруднил положение Кассо, который при такой постановке вопроса, оставаясь в пределах законности, с формальной стороны ни к чему придраться не мог.

Однако для министра Кассо никаких законов не было писано. Прошло полгода, и я получил официальное письмо за подписью министра. В нем он извещал меня, что ввиду упорного уклонения моего от исполнения служебных обязанностей я увольняюсь от должности ординарного профессора Харьковского университета, с причислением к министерству.

Вскоре после этого в Государственный совет поступило сообщение министра о моем увольнении от профессуры, и вместе с тем стал вопрос о признании меня выбывшим из состава Совета за утратою ценза. Вопрос на общем основании был передан в комиссию личного состава.

Лично мне, ввиду ранее установленных прецедентов, дело мое представлялось в довольно безнадежном свете. На проверку, однако, оказалось, что предел терпения был достигнут. В отдельных группах Государственного совета началось настоящее волнение по поводу образа действий министра, никаким неосторожным поступком с моей стороны не вызванного. Группа центра и группа нейдгардтцев собрались на частные совещания, на которых было решено голосовать против предложения о признании меня выбывшим из состава Государственного совета. Представителям обеих групп в комиссии личного состава были даны соответствующие директивы. Разумеется, что такую же позицию заняла и наша группа. Даже в группе правых, как оказалось, стали раздаваться протестующие голоса. Вспоминаю, как ко мне подошел один из представителей духовной курии, архиепископ Варшавский Николай. Никаких отношений, кроме случайных встреч в кулуарах, у нас с ним раньше не было. Тем не менее он счел нужным выразить мне свое возмущение по поводу образа действий министра Кассо. «Что же это такое, — сказал он мне. — Если стать на такой путь, то таким же порядком можно будет убрать и представителей духовенства из Государственного совета». Тут же он заявил мне, что будет голосовать против предложения о признании меня выбывшим из Совета.