Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Таким именно характером абсолютной политической бесформенности отличалась т[ак] наз[ываемая] группа беспартийных в Государственном совете, которая являлась чисто внешним объединением членов этой группы без всякой внутренней спайки их. В нее входили самые разношерстные в политическом смысле элементы. Объединяло их только одно — желание не выявлять или, во всяком случае, не подчеркивать никакой определенной политической позиции — ни правой, ни средней, ни левой.

Такая нейтральная позиция практически несомненно представляла свои удобства. Ее по человечески вполне можно было понять, в особенности, если учесть те своеобразные условия, в которые были поставлены члены Государственного совета по назначению. Это было своего рода политическое мимикри. Но, во всяком случае, подобная позиция менее всего способна была свидетельствовать о политической стойкости и политическом бесстрастии тех, кто занимал ее.

По своим политическим симпатиям А. Ф. Кони, несомненно, ближе всего примыкал к нашей группе, в числе «тайнобрачных» которой он также состоял. В частных разговорах он любил подчеркивать эту свою близость к нам. В случаях, когда происходило тайное голосование, он обычно (а не только по отдельным частным случаям, как гр. Витте) голосовал вместе с нами. Но там, где тайное грозило стать явным, он старался соблюдать должную меру осторожности. Это сказалось весьма характерным образом во время празднования одного из многочисленных его юбилеев.

Наша группа, по предложению М.М. Ковалевского и М.А. Стаховича, решила отметить юбилейную дату поднесением А. Ф. Кони подарка от имени группы. С юбиляром снеслись на предмет установления места и времени вручения ему означенного подарка. А. Ф. Кони заявил, что он очень тронут нашим вниманием. Ему бы хотелось встретиться с нами в совершенно интимной обстановке. Поэтому он просит нас приехать к нему на квартиру не в самый день юбилея, а днем позже, когда он будет более свободен. Так и сделали. И действительно, с внешней стороны вышло как будто совсем интимно.

Группа наша явилась in corpore [242]. Кроме нас, никого постороннего в назначенное время у него не было. Тем не менее чувствовалась какая-то натянутость, какое-то внутреннее беспокойство, как бы не появился невзначай лишний свидетель тесного общения А. Ф. Кони с нашей группой, лишний слушатель произносившихся речей и свободных суждений. Дружеская беседа не затянулась.

Выступления А. Ф. Кони в общих собраниях Государственного совета тоже не были лишены некоторых любопытных черт. Когда на очереди стояли острые политические вопросы, его голоса не было слышно. Он больше любил выступать по нейтральным вопросам, как то по вопросам народного образования, об авторском праве, о расширении права наследования женщин, о допущении женщин в адвокатуру, о борьбе с пьянством и т. п… Все эти выступления обязательно сопровождались появлением в ложах для публики поклонниц его, т[ак] называемых] жен-мироносиц [243].

Вопрос о борьбе с пьянством составляли излюбленный конек А. Ф. Кони. К нему он возвращался постоянно. Нередко он служил ему прикрытием, удобной формой отступления на заранее заготовленные позиции. Особенно памятен остался для меня один случай такого рода. В ноябре 1916 г. происходили исторические заседания Государственного совета, посвященные оценке грозного политического момента, переживавшегося Россией. Целый ряд членов Совета, в том числе и определенно правые, как напр[имер] гр[аф] В. А. Олсуфьев [244], чередуясь на трибуне Государственного совета, выражали свою патриотическую тревогу по поводу общего хода внутренних и военных дел: указывали на все нарастающее и широко разлитое общее недовольство ходом внутренней политики, на совершающуюся с калейдоскопической быстротою постоянную смену министров, на утрату правительством всякого кредита в широких массах, на пагубную роль разных проходимцев вроде Распутина при дворе, на надвигающуюся опасность чисто революционных вспышек, на тяжкие последствия, которые вся эта неурядица грозит оказать на дух армии, и т. д. и т. д…

В числе ораторов выступил от группы беспартийных А. Ф. Кони. Его речь свелась к тому, что корень зла следует искать в народном пьянстве, с которым необходимо всемирно бороться. Об этом он долго и с увлечением говорил. Никаких других моментов он не коснулся. Скажу прямо: эта речь Кони произвела удручающее впечатление на всех, кто явился свидетелем его выступления: лучше бы он уж совсем промолчал, но только не прибегал бы в этот трагический момент к таким неискренним чисто молчалинским приемам, недостойным уважающего себя общественного деятеля.

Нет, А. Ф. Кони как политик и ответственный общественный деятель не стоял на той высоте, на которую его подняли и на которую он сам претендовал. Позднее он это красноречиво подтвердил своим поведением после Октябрьской революции. Он не был бесстрашным политическим борцом, не был тем политическим Bayard’ом, каким он многим и теперь еще представляется. Это не было ему дано…

Из председателей Совета министров описываемой эпохи наиболее сильной и красочной фигурой являлся, несомненно, П. А. Столыпин. Лично мне с ним мало приходилось иметь дело. В качестве оппозиционного члена Государственного совета я, естественно, стоял далеко от правящих верхов и к общению с ними не стремился.

Правда, иногда обстоятельства прямо вынуждали к этому. Я имею в виду случаи обращения за заступничеством со стороны лиц, которым из-за политической неблагонадежности их грозила высылка в административном порядке из столицы или которые хлопотали о возращении их из ссылки или о смягчении условий ее. Но как раз в таких, впрочем, довольно редких в моей личной практике случаях, как я убедился, не имело смысла обращаться к самому министру внутренних дел, который непосредственно в разбор подобных дел не входил. Гораздо скорее и вернее можно было добиться известных результатов путем обращения к товарищу министра внутренних дел, заведовавшему в данное время делами полиции.

В качестве ректора университета я старался не отступать без крайней необходимости от установленного порядка сношений с попечителем учебного округа и министром народного просвещения и избегал обращений, помимо них, к другим властям, за исключением тех случаев, когда эти власти сами ко мне обращались.

Все же был случай, когда я, именно в бытность свою ректором университета, счел своевременным и необходимым использовать свое положение члена Государственного совета и непосредственно обратиться к П. А. Столыпину по делу, касавшемуся Петроградского университета.