Джозеф Дэйвис - Посол к Сталину

Дневник, Вашингтон, 27-е июля 1939-го.

Сол Блум, очень способный и эффективный председатель комитета по иностранным делам Палаты представителей, попросил меня выступить перед его комитетом в то время, когда сенатор Питтман, председатель Комитета по международным отношениям Сената, договорился о встрече с некоторыми членами его комитета. Несмотря на то, что поправка к законопроекту о нейтралитете была отклонена, я все же был рад обсудить с комитетом Палаты представителей ситуацию в России и Европе.

Присутствовали: председатель Сол Блум; республиканец Лютер Джонсон из Техаса; Джон Ки из Западной Виржинии; Джеймс Ричардс из Южной Каролины; Эд Айзак из Калифорнии; Роберт Аллен из Пенсильвании; Пит Джармен из Алабамы; Лоренс Арнольд из Иллинойса; Берджин из Северной Каролины; Джордж Холден Тинкхэм из Массачусетса; Брюс Бартон из Нью-Йорка; Роберт Чиперфилд из Иллинойса; Роберт Корбетт из Пенсильвании; Джон Ворис из Огайо; и Эндрю Шиффлер из Западной Виржинии.

Члены комитета были внимательны во всех отношениях. Дискуссия проходила на высоком уровне, без каких-либо признаков партийности. "Мы все были за пределами двенадцатимильной зоны" – там, где партийность должна была полностью исчезнуть.

(Примечание Мемуариста. По всей видимости, посол имеет в виду двенадцатимильную нейтральную зону вокруг морских границ. То есть речь шла о настолько внешних для Америки делах, что разница между республиканцами и демократами в отношении к ним не имела значения. Продолжаем.)

Я затронул следующие темы: промышленная и военная мощь России, которая, как обычно, была воспринята с некоторым удивлением и даже недоверием, что я вполне могу понять, пока каждый не увидит её собственными глазами; усилия, предпринимаемые Гитлером, чтобы оттолкнуть Сталина от Англии и Франции, и дипломатическая битва, происходившая тогда в Москве; неизбежность войны в Европе этим летом; отчаянное военное положение, в котором находились Франция и Англия, и угроза, которая грозила нам, если они падут.

Топографические карты, которые я привёз с собой, выпущенные лондонскими газетами, наглядно демонстрировали военную слабость демократий. Я приводил множество цитат из таких книг, как "Гитлер над Европой" и "Гитлер над Россией" Эрнста Генри, "Военная мощь держав" Макса Вернера, "Война против Запада" Аурела Кольнаи и "Германия и молниеносная война" Фрица Штернберга. Все они ясно указывали не только на военную угрозу нацистов, но и на ужасающие цели, которые нацисты открыто провозгласили против остальных народов Земли.

Я также изложил причины, которые, несомненно, подталкивали Гитлера к войне, как наилучший выход для него, в соответствии с линией моего доклада департаменту.

Информацию, переданную мною президенту и государственному секретарю, на которой я основывал своё убеждение, что Гитлер объявит войну Польше либо до 28-го августа (день рождения Гинденбурга), либо до 8-го сентября (Нюрнбергский съезд партии), я представил очень откровенно и полно. Я заявил, что делаю это по прямому указанию президента, как это и было в действительности.

Нацистско-Советская бомба.

(Примечание Мемуариста. Тут у посла игра слов, "бомба" одновременно значит и сногсшибательную новость, известие.)

Нью-Йорк, 22-е августа 1939-го.

Примечание посла. В этот день в печати было объявлено о соглашении Молотова-Риббентропа.

Достопочтенному Самнеру Уэллсу.

Исполняющему обязанности государственного секретаря, Вашингтон, округ Колумбия.

Мой дорогой мистер секретарь!

В связи с вышеизложенным вопросом мне пришло в голову, что, принимая во внимание историю моей службы в России и сведения, собранные там, а также в Европе, мой диагноз и прогноз ситуации и вызванного ею нового положения могут представлять некоторую ценность для вас и департамента.

Как показывают мои предыдущие доклады, как письменные, так и устные, Вам и департаменту, заключение этого пакта о ненападении между Россией и Германией для меня не стало неожиданностью. Мои сообщения из Москвы в течение последних двух лет указывали, что было совершенно ясно – если Европа хочет иметь "мир", то это неминуемо окажется "фашистский мир", навязанный диктаторами. Если только Англия и Франция не создадут уравновешивающую ось восток-запад, включив в неё Советы, и не установят "баланс сил", который будет поддерживать мир в равновесии.

Более того, всегда было понятно, как я указывал в своих докладах, что было множество преимуществ как для Германии, так и для России в обоюдном сближении. Они проработали вместе десять лет и снова могут это сделать. Такая возможность никогда не может быть исключена при любой объективной оценке ситуации.

События, способствовавшие нынешним Советским действиям.

Во время пребывания Литвинова во главе наркомата иностранных дел, несомненно, был очень сильный моральный импульс враждебности по отношению к Германии и державам-агрессорам, начиная с момента прихода Гитлера к власти. В этот период Советская власть, на мой взгляд, старательно и энергично пыталась выстроить общий фронт против агрессоров и была искренней сторонницей "неделимости мира".

(Примечание Мемуариста. Когда посол говорит о неделимости мира, он имеет в виду не единство стран, а единые подходы к мирному процессу. Коллективную безопасность, то есть.

К сожалению, мы постоянно сталкиваемся с тем, что два разных английских слова переводятся у нас одним словом "мир". Одно значит отсутствие войны, второе – мировое сообщество, весь мир.

Ровно с этой же проблемой столкнулся в своё время граф Лев Толстой, писавший большей частью на французском свой знаменитый роман. И вынужденный потом переводить его на русский. В итоге вышла игра слов.

Филологи говорят, что по орфографии первых изданий совершенно ясно, "Война и мир" – не противопоставление разных этапов жизни. Мир там означает – собственно, общество, а не отсутствие войны. То есть, в переводе с русского на русский, роман должен был бы называться "Война и люди". Продолжаем.)

Умелая борьба Литвинова за мир и демократические идеи в Лиге Наций, энергичная позиция Советского правительства, готового к борьбе за Чехословакию, свидетельствовали о подлинной искренности намерений и заметной степени благородства. Однако, начиная с Мюнхена и даже до него, произошло накопление событий, которые постепенно сломили это отношение со стороны Советского правительства.

Во время моего пребывания в Москве я был очень впечатлен фактом, что русские, несомненно, были сильно раздражены политикой "булавочных уколов", превосходства и "забалтывания", которую дипломатические миссии западных держав приняли по отношению к Советскому правительству. Советы имеют чувство собственного достоинства и глубоко возмущены подобной политикой.