Максим Грачёв - Япония в эпоху Хэйан (794-1185)

В XX столетии кардинально изменилось положение истории в обществе. Постепенно меняются и наши представления об истории, и наше историческое сознание. Основная же цель истории — делать прошлое наглядным и понятным для современников. Тем не менее, для «современных людей» характерны и другие подходы к пониманию сущности и назначения исторической науки.

Будучи одним из главных источников вдохновения для представителей творческой элиты, прошлое тесно связано с ее настоящим. Прошлое любой страны (и Япония не является здесь исключением), как нам известно, это отчасти результат настоящего. Мы непрерывно изменяем собственную память, переписываем историю, переформировываем реликты.

Но как бы заманчивы ни были наши мотивы, стремление изменить (или просто «подкорректировать») прошлое, тем не менее — часто вынужденная задача. Все это обостряет контраст между той историей, которая была, и той, которую мы хотели бы иметь. Иными словами, желание изменить прошлое — обычная и столь же напрасная реакция на дилемму, с которой сталкивается каждый из нас: события прошлого сформировали мир и нас самих такими, какие мы есть, но при этом мы знаем, что свершившиеся события не были жестко определены и могли носить чисто случайный характер.

Представляется, что культура любой страны (и Япония не исключение) — построение многоярусное. И если высшее ее проявление — искусство, то «культура быта», несомненно, ее фундамент, на котором стоит все здание. Человек начинает обучаться искусству поведения в обществе с детства, как родному языку, и обычно не отдает себе отчета в том, каким огромным количеством навыков, «слов» этого культурного языка он овладевает. Это — естественный путь развития, но есть примеры, когда человек должен вести себя определенным образом, когда каждый его жест приобретает особое значение, например, при дворе государя, в буддийском храме или синтоистском святилище. Перед нами ритуальное поведение, и правилам такого поведения человек учится, как иностранному языку, нарушать «грамматику» этого поведения не только не позволительно, но и опасно.

Интерес к опыту и переживаниям отдельного человека, будь он представителем придворного общества или деревенской общины, является стержневым элементом нового видения историков. И в этой связи приобретают особое значение исторические материалы, которые в современном источниковедении относят к «источникам личного происхождения».

Начало формирования японской исторической науки связывается с периодом Мэйдзи (1868–1912). В то время происходит оформление политической идеологии «нового» режима. Огромное значение для создателей мэйдзийской государственности приобрел «образ прошлого». Просветители периода Мэйдзи, используя «достижения» исторической науки, попытались сконструировать наиболее приемлемый (с точки зрения общегосударственных интересов) «образ исторической действительности». В рамках такого подхода к «выправлению» истории родной страны был разработан и соответствующий потребностям государства вариант истории периода Хэйан.

Важнейшей особенностью «исторической действительности» эпохи Хэйан, по мнению идеологов периода Мэйдзи, должен был стать принцип, согласно которому японский государь в конце VIII–XII веках более царствовал, чем реально правил. Более того, в это время наблюдалось политическое доминирование дома Фудзивара, являвшегося основным поставщиком невест для представителей государева рода, вследствие чего государь оказался подчинен Фудзивара через систему родственных отношений. В то же самое время властные функции японского государя значительно минимизировались, и к IX столетию он сохранил за собой только функцию но обеспечению плодородия. Что же касается функции движения, то ее редукция в период Хэйан была очевидна. Иными словами, государь был отстранен домом Фудзивара от возможности контролировать подведомственную территорию [1] Одним из наиболее ранних «исследований» периода Хэйан такого плана является работа Кумэ Кунитакэ: Хэйан секи урамэн-ёри митару Нихон рэкиси (История Японии, рассмотренная через призму частной жизни раннехэйанского периода). Токио, 1911. .

Еще одна особенность японской исторической науки, начиная с периода Мэйдзи, заключалась в том, что история и культура периода Хэйан рассматривались через призму художественной литературы, поскольку литературные источники как нельзя лучше подходили для обоснования «политической слабости» государя. Безусловно, памятники «блестящей литературы» эпохи Хэйан содержат материал, без которого исследование истории и культуры данного периода было бы невозможным, но очевидно и то, что подобное исследование не должно ограничивать изучением только литературных произведений.

Более того, особенно популярная у современных исследователей реконструкция поведенческих установок представителей хэйанской аристократии на материалах «моногатари» (повествовательные произведения) и «дзуйхицу» (эссэ) может привести к результатам весьма далеким от истинного положения вещей. Так, многие исследователи в своих изысканиях приходили к выводу, что гедонизм и эфемерность бытия — суть самые важные критерии в жизни знатного хэйанца [2] Приведем названия некоторых из них в англоязычной японистике: Haruo Shirane. The Aesthetiсs of Power: Politiсs in The Tale of Genji. / Harvard Journal of Asiatiс Studies. Vol. 45, number 2, 1985, p. 615–647; Konishi Jin’iсhi. Furyu: An Ideal of Japanese Aesthetiс Life. / The Japanese Image. Ed. by M. Sсhneps and A.D. Coox. Tokyo and Philadelphia, Orient / West Inс., 1965, p. 265–294; MсCullough W.H. The Aristoсtatiс Culture. / The Cambridge History of Japan. Vol. 2. Heian Japan. Ed by D.H. Shively and W.H. MсCullough. Cambridge, 1999, p. 390–448; Morris I. The World of the Shining Prinсe. N.-Y., 1964; Seidenstiсker, E. The Gossamer Years: The Diary of a Noblewoman of Heian Japan. Ruthland, Vt., and Tokyo, 1964. , которые не только определяли правила поведения, но и могли способствовать служебному продвижению. При этом, зачастую, упускалось из виду то, что сами авторы литературных произведений в своем творчестве могли придерживаться собственной концепции красоты, согласовывая с ней описание поведения персонажей [3] Об этой особенности художественной литературы на примере «Окагами», в частности, говорит Е.М. Дьяконова. Дьяконова Е.М. О:кагами — Великое зерцало. История средневековой Японии в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. / О:кагами — Великое зерцало. Пер. с древнеяпон., исслед. и коммент. Е.М. Дьяконовой. СПб., 2000, с. 33. . Именно такой «искусственно» созданный вариант истории и стал постулироваться как «правильный». Один из ведущих специалистов но истории придворной культуры периода Хэйан Мэдзаки Токуэ посчитал, что именно «культ красоты» и «служение прекрасному» являлись для аристократов важнейшими жизненными принципами, руководившими их действиями и мышлением [4] Мэдзаки Токуэ. Отё-но мияби (Изящество государева двора). Токио, 1978, с. 2–55, 186–217, 263–275. .