Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Через четыре дня после этой инструкции Густав-Адольф подписывает послание в Москву, которое полностью раскрывает его намерения [541].

Собственно, это не одно послание, а два — к основному посланию приложено письмо Густава-Адольфа к патриарху Филарету Никитичу (датированное тоже 25 июня 1632 г., Нюрнберг). Оно является ответом на письмо Филарета Никитича к Густаву-Адольфу от 3 марта 1632 г. Здесь Густав-Адольф благодарит патриарха за его радость по поводу того, «что всемогущий бог даровал нашему к. в. на наших общих недругов великое одоленье», за пожелание новых побед, и сам выражает пожелание процветания и силы «великому Российскому царству — нашим общим недругам папежанам [католикам] к помехе» и дальнейшего укрепления русско-шведской дружбы — «нашим общим недругам к устрашению и к погибели». Как видим, это — тон тесного союза.

О собственно военной стороне этого союза, «о войне, что его ц. в. хочет в немецкой земле завесть», Густав-Адольф пишет в основной грамоте на имя царя [542]. Она начинается с объяснения, что Густав-Адольф только на днях получил грамоту Михаила Федоровича от 19 января, c сетований на дальность расстояния, зимнюю пору и другие помехи и задержки, с уверений, что если бы он получил послание царя раньше, то уже раньше посодействовал бы и советом и делом проведению в жизнь замыслов царя. Далее Густав-Адольф снова горячо приветствует намерение царя нанять в Германии войска и подчеркивает, что «недругам вашего ц. в., полякам, великий урон и ущерб будет от того, если ваше ц. в. войско со здешней стороны в цесарской [германской] земле поставит и тем войском в Верхнюю Польшу пойдет». Но если прежде Густав-Адольф намекал, что он готов найти повод для нарушения со своей стороны шведско-польского перемирия, то теперь он более осторожен, делая несомненную уступку позиции Оксеншерны: до истечения срока перемирия он не может способствовать осуществлению плана своим войском; однако, рассуждает он, раз поляки в нарушение перемирия разрешили врагам Густава-Адольфа, Католической лиге, нанимать у себя солдат, значит и он «за это» может разрешить царю нанимать на поляков войско в занятых им государствах. По для соблюдения полной тайны и полного успеха предприятия Густав-Адольф предлагает такой способ действий: должностные лица, которых царь пришлет в Германию, пусть до поры до времени не называются царскими великими послами, пусть действуют от имени шведского короля и совместно с его командирами нанимают и собирают войско как бы для службы Густаву-Адольфу; когда же все будет закончено, Густав-Адольф прикажет этому войску подчиняться и служить московскому царю — оно выступит от имени последнего, и весь план осуществится именем, по воле и в интересах московского царя. Соучастие Швеции выразится не только в разрешении нанимать и формировать это войско — Густав-Адольф готов сделать все и «сверх того», что только мыслимо, до истечения перемирия с Польшей, в частности его генералы с царскими уполномоченными «совет и думу будут держать и способствовать им так, что ваше царское умышление полным успехом и начнется и окончится». Густав-Адольф не пишет здесь прямо о том, что он лично будет направлять это предприятие (как он обещал ранее), но такое намерение ясно сквозит во всем тоне послания — оно как бы дает личную гарантию Густава-Адольфа Москве в успехе замысла.

Практически Густав-Адольф просит как можно скорее снарядить два посольства. Одно должно быть направлено в Штеттин (где он принимал русских послов в 1631 г. и куда, возможно, собирался вернуться) для найма и снаряжения указанной армии. Стратегический план Густава-Адольфа несколько изменился: если раньше он считал, что удар по Верхней Польше должен быть нанесен из Силезии, то теперь, по-видимому, в связи с неблагоприятной военно-политической обстановкой в Силезии, оккупированной имперским корпусом Шаффгоча, он указывает в качестве наиболее удобного плацдарма Померанию и Маркграфство (Бранденбург). Прибыв в Штеттин «о казною», уполномоченные царя смогут там провести совещания со шведскими командирами о найме опытных профессиональных солдат, подборе доброкачественного командного состава, закупке вооружения и плане наступления на Польшу из Померании и Маркграфства, на содержание «нарочитого войска» с пушками, ядрами и порохом без всяких дополнительных расходов потребуется по 100 тыс. ежемесячно, но, разумеется, сразу придется истратить крупные суммы для покупки оружия, шпаг, военного снаряжения и обмундирования, «без чего никакое войско не может быть». Как видим, здесь все указано конкретно и точно, дело идет о реальном военном плане.

Второе посольство Густав-Адольф просит направить к нему для одновременного заключения русско-шведского политического соглашения против Речи Посполитой. Он подчеркивает, что указанное содействие царю неизбежно навлечет на него негодование и месть поляков. Поэтому он просит и надеется, что царь вступит с ним в такой союз, при котором Московское государство обязалось бы не заключать мира с Речью Посполитой без его совета и согласия, без включения в этот мир «нашего к. в. и наших королевских великих земель и государств». Если царю эта мысль будет «люба и добра», пусть он пришлет своих послов «с полным наказом», чтобы «о том союзе укрепление сполна договорити и постановити и совершити» [543].

Сопоставляя эту грамоту с одновременно написанной инструкцией послам в Речь Посполитую, мы видим очертания вполне определенного политического курса Густава-Адольфа в польском вопросе. Это — программа решительных и немедленных действий, хотя и с соблюдением всяческой осторожности. Этих документов, в сущности, вполне достаточно для того, чтобы попять возвращение Густава-Адольфа через четыре месяца в расположенную недалеко от польских границ Саксонию, в те места, откуда он год назад начал свой поход.

Послания Густава-Адольфа прибыли в Москву 20 августа 1632 г. [544]Однако можно предположить, что русское правительство узнало о содержании этих посланий или получило устный ответ Густава-Адольфа уже в начале августа. На это предположение наводит сохранившийся в архиве Посольского приказа обрывок дела о необычайно спешном приезде в это время в Москву курьера от Жака Русселя — того самого Лазаря Мавиуса, которому доверялись лишь самые ответственные поручения и которому уже доводилось рисковать головой на службе Русселю или, вернее, Густаву-Адольфу через Русселя. Мы не знаем прямо, что сообщил Мавиус в — Москве, так как налицо только отрывки ответного письма Кн. И. Б. Черкасского Русселю, отправленного с Мавиусом примерно 21 или 22 августа. Но по этим отрывкам видна чрезвычайная важность дела. Если верно наше предположение, что Руссель из Любека (а может быть, еще несколькими днями раньше из Риги) отправил Мавиуса к Густаву-Адольфу, то весь путь до Нюрнберга, назад до Любека и от Любека до Москвы Мавиус проделал за полтора месяца [545]. Он мог доставить Густаву-Адольфу грамоту Михаила Федоровича от 20 июня, врученную Русселю, и получить устные указания Густава-Адольфа, если тот решил и дальше неофициально пользоваться услугами Русселя для сношений с русским правительством. По словам И. Б. Черкасского, Руссель передал через гонца и секретаря своего Мавиуса «статьи гораздо надобные для службы великого государя нашего оно ц. в-ва», дела эти царю и патриарху доложены, и теперь «о тех о всех делах им, великим государям, ведомо». Дальше начинается ответ: «И нынешнего 1632 г. в августе 3 день великий государь наш его ц. в. и отец его государев великий государь святейший патриарх послали на общего [546]недруга, на польского королевича Владислава и на Поль…». Ясно, что Руссель сообщил нечто такое, из чего вытекала необходимость или возможность немедленного начала военных действий. Это могли быть либо вести о подготовке спешного избрания Владислава, либо сведения об окончательном согласии Густава-Адольфа на все обсуждавшиеся условия военного союза против Речи Посполитой. В пользу второго говорят другие слова И. Б. Черкасского в письме к Русселю: и ты также наказывал, «чтоб посланного б твоего отпустить с лучшим и борзым [скорым] договором не задержав» [547]. Значит, Мавиус должен был привезти из Москвы проект договора, подлежащего заключению между Московским государством и Швецией одновременно с началом военных действий.