Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Руссель еще не знал об отставке, когда выехал из Риги в Москву (очевидно, в мае). Но он, несомненно, чувствовал приближение кризиса в своей борьбе с канцлером и поехал в Москву за оружием для этой борьбы. Хотя Руссель прибыл в Москву частным образом («не посольским обычаем»), он получил при отъезде 20 июня 1632 г. официальную царскую грамоту для вручения Густаву-Адольфу. Это — дипломатическая нота в поддержку Русселя и его деятельности. Она начинается с того, что прибыл к нам, царю и патриарху, «вашего королевского величества посол Яков Руссель», т. е. с безоговорочного признания его правомочности. Далее его работе дается высокая оценка: «И служит нам, обоим государям, с великим сердечным радением безо всякой хитрости и хочет и ищет меж нас всякого добра и ближнего соединения и укрепления, и на общего нашего недруга, на польского Сигизмунда короля, умышляет всякое зло, и нашим, царского в-ва, и вашим, королевского в-ва, общим делом в Польше промышляет, которое дело годно [выгодно] нам, великому г-рю нашему ц. в-ву, и вашему к. в-ву». Далее русское правительство бросает на чашу весов в пользу Русселя не только свое формальное согласие на занятие Густавом-Адольфом польского престола, но и свое дипломатическое влияние на другие государства в этом же направлении: сообщается, что во имя дружбы и тесного союза со шведским королем отправлены посольства к турецкому султану Мураду IV и крымскому хану Джанбек-Гирею настаивать, «чтобы они того ж похотели и писали бы в Польшу, чтоб вам, другу нашему, вашему к. в-ву, на польском королевстве, а иного бы на польское королевство, кроме вашего к. в-ва, из королевичей и иного никого не выбирали». Наконец, передается важнейшее для Густава-Адольфа обязательство: «А у нас война на польского короля готова на нынешний 1632 г. [в черновике зачеркнуто: летом]».

Следуют изъявления дружбы и любви, пожелания счастливого царствования и побед над врагами, надежды «быти в крепкой дружбе и в любви, и в добром приятельстве, и в ближнем соединении навек неподвижно [нерушимо], и над общим бы нашим недругом, над польским королем, промышлять заодно [бороться вместе]». В конце этого важного внешнеполитического документа русское правительство снова неразрывно связывает имя Русселя со шведско-русским союзом, с согласованным проектом совместного наступления на Речь Посполитую. Из контекста следует, что отстранение Русселя рассматривалось бы как отказ шведского короля от прежнего курса. «А посла вашего Якова Русселя, за его службу и за раденье пожаловав нашим государским жалованьем, отпустили к вашему к. в-ву, и вашему бы к. в-ву и впредь об общих государевых делах радети и промышляти, так же как радел и промышлял преж сего» [530].

Руссель предполагал из Риги ехать в Стокгольм и, очевидно, предъявить Государственному совету этот веский документ. Но в Риге он, по-видимому, получил сведения, показавшие ему, что даже царская грамота не защитит его и не даст сломить силу канцлера в совете. Во всяком случае, отплыв со своими приближенными на корабле из Риги в Стокгольм 1 июля, он обманул бдительность лифляндских властей, изменил курс и сошел в Любеке. Любек и стал его новой резиденцией [531]. Отсюда он не решился сразу ехать к Густаву-Адольфу, но его курьер мог пересечь Германию в короткий срок. У нас есть некоторое основание предполагать, что таким курьером явился Лазарь Мавиус; он находился прежде на шведской государственной службе, может быть, даже в свите короля («королевский слуга») и при Русселе состоял временно [532]. Он, возможно, мог увидеть лично, короля, прискакав в лагерь под Нюрнбергом в первых числах июля.

Как мы помним, первый порыв Густава-Адольфа вернуться на северо-восток был остановлен. Ответа русского правительства на письменные предложения, которые он послал еще в конце августа 1631 г., он не имел до мая 1632 г. Он, конечно, не мог знать, что его послание шло в Москву более трех месяцев, что ответ Михаила Федоровича от 19 января 1632 г. таинственно застрял на обратном пути к нему [533]. Возможно, что 16 апреля он направил Мёллеру коммерческий проект [534]не без умысла проверить состояние коммуникаций, напомнить этим безобидным (к глазах канцлера) посланием, что он ожидает ответа на свои важные военные предложения.

Послание царя от 19 января было задержано канцлером на несколько месяцев и доставлено Густаву-Адольфу в Аугсбург только около 20 мая [535]. Густав-Адольф, ничего так не желавший, по его собственным словам, как получить это письмо царя раньше, 23 мая написал ответ.

Этот ответ должен был стать решающим документом в развитии шведско-русского союза, закрепляя достигнутую прежде договоренность. Однако Густав-Адольф принужден был учитывать и активную оппозицию канцлера своим проектам. Документ получился с недомолвками, урезанный, крайне осторожный, но все же продолжающий и закрепляющий курс. Текст этого письма Густав-Адольф того же, 23 мая 1632 г. послал в Майнц канцлеру Акселю Оксеншерне с просьбой, если нужно, поправить его с формальной стороны или отправить в Россию [536]. Конечно, дело шло не столько о формальной стороне, сколько о выяснении реакции канцлера на крепнущую решимость короля начинать совместно с Россией войну против Речи Посполитой, использовав как предлог выдвижение своей кандидатуры на польско-литовский престол. Канцлер Оксеншерна прибег к прежней тактике: он молчал. Густав-Адольф так и не получил ни ответа на это письмо канцлеру, ни его поправок на проект послания к царю Михаилу Федоровичу [537]. Прождав месяц, Густав-Адольф на этот раз поступил решительно — 25 июня 1632 г. подписал и отправил послание Михаилу Федоровичу без санкции канцлера, возможно, через русского гонца Менина [538]. Его нетерпение объясняется наступлением летнего сезона, на который Московское государство обещало начало войны, и приближением королевских выборов в Речи Посполитой.

Почти одновременно, 21 и 25 июня 1632 г., в лагере под Нюрнбергом Густав-Адольф подписал два важных документа: инструкцию послам, которых он направил в Речь Посполитую на избирательный сейм, и это послание в Москву царю Михаилу Федоровичу.

20 июня Густав-Адольф написал губернатору Лифляндии Иоганну Шютте, что тот должен деньгами и другими мерами поддержать борьбу польско-литовских диссидентов во главе с Радзивиллом за кандидатуру Густава-Адольфа на польский престол. Особенно важно, что Шютте предписывалось подготовлять и военную поддержку этой борьбы с помощью шведских войск, находившихся в Пруссии [539]. В инструкции послам Стену Бьелке и Иоганну Никодеми (к ним присоединился рижский бургомистр Ульрих, служивший посредником между Густавом-Адольфом и Радзивиллом) Густав-Адольф предлагал открыто грозить полякам войной, если они добровольно н. е изберут его своим королем. Среди аргументов в пользу этого избрания послы должны были указать на военную силу Густава-Адольфа, на его влияние на московского царя, достаточно большое, чтобы побудить того отказаться от подготовляемой войны с Речью Посполитой. «Из двух зол — бремя польской короны на его [Густава-Адольфа] собственной голове или неизбежная война в случае избрания кого-либо из сыновей Сигизмунда — он выбрал первое, как меньшее зло». Правда, формально послы должны были угрожать началом войны со стороны Швеции только по истечении шведско-польского перемирия, т. е. через три года, но одновременно они должны были недвусмысленно указать на близкое вторжение в Польшу русских, татар и турок. Разумеется, Густав-Адольф не мог рассчитывать на избрание, он знал о больших шансах Владислава (сына Сигизмунда III), но послам предписывалось по возможности так обострить борьбу, чтобы сорвать выборы и оставить Речь Посполитую в состоянии наибольшего внутреннего беспорядка [540].