Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Вот почему в 1623 г. национально-абсолютистские государства — Франция и Англия — должны были или пробудиться, или погибнуть. Пробудиться им было нелегко. За предшествовавшие годы развилась известная политическая инерция. Руководящее положение и при парижском, и при лондонском дворах за это время заняли определенного рода люди и определенные социальные группы, они влекли государственный корабль и той и другой страны соответственно своему духу, хотя теперь это и означало уже движение, противоречившее какому бы то ни было здравому смыслу. В конце концов история разметала их и там и тут, но очень по-разному: во Франции — руками Ришелье, возродившего абсолютистский порядок, в Англии — буржуазной революцией, уничтожившей этот порядок. Однако это произошло позже, а в 1623 г. имело место только первое пробуждение: закрытые, даже зажмуренные глаза обоих правительств должны были открыться, дремлющее общественное сознание было вспугнуто смертельной опасностью.

Надо отметить еще одно обстоятельство, облегчившее это пробуждение. Чешское восстание 1618–1620 гг., венгерское восстание 1619–1620 гг., подъем в 1619 г. демократического движения в Голландии, развязанного оранжистской партией для победы над Олденбарневелтом и арминианами, — все это оживило тогда в правительственных сферах Англии и Франции страх перед революцией. А страх этот способствовал национальному усыплению, т. е. миролюбию в отношении Габсбургов и католицизма — оплота феодальной реакции. Но теперь обстановка изменилась. Чешское восстание было уже подавлено и принадлежало прошлому. Венгерское восстание вовсе не оказалось грозным, осталось под руководством дворянства, а влияние Бетлена Габора в Венгрии вскоре было уравновешено влиянием католической партии Пазмани и Эстерхази. Наконец, в Голландии Мориц Оранский в начале 20-х годов сильной рукой остановил то кальвинистско-демократическое движение, которое только что помогло ему овладеть, властью. Европейские политики с облегчением вздохнули, убедившись, что игра штатгальтера с неостывшим революционным нидерландским вулканом кончена, что Мориц, одолев Олденбарневелта, поспешил вернуться к той же политике обуздания радикальных элементов, которую он проводил совместно с Олденбарневелтом начиная с 80-х годов XVI в. Иначе говоря, угрожающие призраки перед взорами национально-абсолютистских правительств Франции и Англии если не исчезли, то потускнели. Поворот внешней политики стал возможным.

В то же время непосредственный контакт Англии и Франции с Голландией стал легче, чем когда-либо: с 1621 г. начались военные действия последней против испанцев, что облегчало создание антигабсбургской коалиции.

Во Франции в последние годы правления Люина, а затем, после его смерти в декабре 1621 г., в правление Брюларов [125] После смерти Люина фактически правили (при Людовике XIII) отец и сын Брюлары (канцлер Силери и государственный секретарь Пюизье) ( Ред .). , политика умиротворения достигла своего апогея. Все принципы Генриха IV, принципы антигабсбургской политики, были вывернуты наизнанку: к заискиванию перед Испанией прибавилось заискивание перед германским императором и Католической лигой, вплоть до обещаний принять участие на их стороне в военных действиях в Германии. Традиционные политические связи французского двора — хотя и неизменно католического — с немецкими протестантскими князьями были совершенно утеряны после ульмского «посредничества» Франции. Мало того, само наступление на гугенотов внутри Франции, начатое Люином в нарушение Нантского эдикта в 1620 г., стимулировалось не столько внутригосударственными соображениями (напротив, это наступление как раз оживило гугенотскую конфедерацию как политическую организацию), сколько стремлением засвидетельствовать перед Габсбургами полную лояльность французского двора присоединением к фронту католической реакции. Кульминационной точкой всей этой политики, неуклонно и слепо ухудшавшей международное положение Франции во имя «мира», явилась капитуляция в «вальтелинском вопросе».

Вальтелина — небольшая область в Ломбардии, в Северной Италии, долина верхнего течения реки Адды, пролегающая между Ретийскими и Бергамскими Альпами. Чтобы представить себе стратегическое значение, которое приобрела эта долина с XVI в., надо вспомнить, что она могла явиться единственным коридором, соединявшим владения испанских Габсбургов в Северной Италии, а именно Миланское герцогство, с владениями австрийских Габсбургов, а именно Тиролем, и (что было еще важнее для испанцев) — с верховьями Рейна, с великой рейнской дорогой через Германию к Нидерландам. Испанцы не могли проникнуть из Северной Италии в Европу иначе, как через Милан, ибо и Венеция и Савойя были им неподвластны и по большей части враждебны, так же как и Швейцария, загораживавшая им путь. Вальтелинский коридор до 1620 г. тоже был недоступен Габсбургам, ибо Вальтелина находилась под властью Граубюндена, союза трех «серых лиг» в Юго-Восточной Швейцарии. По вероисповеданию население в Граубюндене и Вальтелине было смешанное, причем протестанты ориентировались на Францию, католики — на Габсбургов. Протестанты в Граубюндене составляли подавляющее большинство, и поэтому Франция осуществляла через Граубюнден фактический контроль над вальтелинским коридором, т. е. держала меч между владениями испанских и австрийских Габсбургов. В 1620 г. этот меч был вырван, вернее — выпал из ее рук.

В то время, когда французская делегация в Ульме уговаривала членов Протестантской унии предать Чехию и тем «локализовать» чешско-габсбургскую войну, в Вальтелину ворвалась волна католической реакции: католики под предводительством одного местного рыцаря устроили избиение протестантов. Французское правительство не шевельнуло и пальцем. Затем в Вальтелину и прилегавшее к ней графство Бормио вступили испано-миланские войска под предлогом защиты католиков от протестантов-граубюнденцев, одновременно немецкие войска под руководством эрцгерцога Леопольда Тирольского отвлекли силы Граубюндена, угрожая вступить в его горный район Энгадин. Франция не помогла Граубюндену.

Это происходило в то самое время, когда Спинола вторгся в Пфальц. Испанские войска, таким образом, сразу проникли и на Нижний и на Верхний Рейн. Гигантские военные клещи возникли на границе Франции с Империей — Империя душила Францию руками испанцев, обвивавшими ее, как щупальца спрута. В 1622 г. был заключен так называемый Миланский договор: Граубюнден, покинутый союзником — Францией, отказался от своих прав на Вальтелину, т. е. Вальтелина была отдана в руки испанских и австрийских Габсбургов как мост, связывавший их владения и военные силы. Это и стало кульминационной точкой французского миротворчества. В свете событий, происходивших в Германии, капитуляция в вальтелинском вопросе выглядела столь убийственно, что вызвала взрыв негодования и в самой Франции, и за ее пределами. Правда, в феврале 1623 г. с Венецией и Савойей, возмущенными Миланским договором, был подписан договор о наступательном и оборонительном союзе, имевший целью возвращение Вальтелины и Вормио под власть Граубюндена. В Вальтелину в качестве посредника на год ввел свои войска римский папа (с 1623 г.) Урбан VIII, который в отличие от своих предшественников, был настроен недружелюбно к Испании. Но он был связан с императором и сам по себе олицетворял интересы католической реакции. В феврале 1624 г. Ришелье, не будучи членом Королевского совета и действуя на Людовика XIII через королеву-мать Марию Медичи, добился отстранения от власти Брюларов за гибельный внешнеполитический курс. Руководство всеми делами Королевского совета перешло к Шарлю Лавьевилю, сюринтенданту финансов. Лавьевиль покончил с прогабсбургской политикой. Он ищет сближения с Голландией, воевавшей против Испании (в июне 1624 г. был подписан франко-голландский договор о наступательном и оборонительном союзе), и с Англией, переживавшей такое же, как и Франция, похмелье после опьянения испанской дружбой. В частности, для скрепления франко-английского союза он начинает переговоры о браке сестры Людовика XIII Генриетты-Марии с наследником английского престола будущим королем Карлом I. Эти переговоры были доведены до благополучного конца несколько позже, в 1625 г., когда во главе французского правительства стоял уже не Лавьевиль, а Ришелье. Впрочем, стоит отметить, что на первых порах Ришелье выступил не в роли продолжателя, а в роли антагониста политики Лавьевиля. Если Брюлара он свалил за прогабсбургскую политику, то, чтобы достичь поста первого министра, он не побрезговал теперь винить Лавьевиля как раз за антигабсбургскую политику, наносившую, дескать, ущерб католической церкви, мало того, не побрезговал опереться против него на ту самую придворную знать, занятую только вымогательством казенных подачек и пенсией, с которой сам будет потом воевать всю жизнь и которую Лавьевиль осмелился ущемить. Но после того, как ему удалось свалить и Лавьевиля, Ришелье оставил с носом эту знать, традиционно ориентировавшуюся на Испанию, и пошел по генеральному пути французского национального абсолютизма, по антигабсбургскому пути, — делая еще изрядные зигзаги.