Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В этих условиях русский хлебный рынок, еще ранее отрезанный шведами от Балтики, но сохранивший выход через Архангельск, и стал приманкой для всей Европы. В изоляции от балтийской торговли обнаружилась даже известная выгода для царской казны, поскольку цены на внутреннем русском рынке оставались низкими, а отпуск хлеба на внешний рынок был царской монополией. Переписка правительства с новгородскими воеводами в 1628 г. рисует яркую картину настоящего штурма европейскими купцами-контрабандистами этой царской монополии: при помощи своих контрагентов среди русского населения они «воровством, украдом и тайным татебным обычаем» скупают хлеб и вывозят его через балтийские порты; однако правительство энергично отбивает этот натиск, применяя систему конфискаций, телесных наказаний, тюремных заключений и пр. [247] ЦГАДА, Дела шведские, 1628 г., стб. 1, лл. 1–16. Что же касается беломорского пути, то тут условия совсем не благоприятствовали контрабанде, ибо хлеб на севере был не местный, а привозной, и весь шел через легко поддающиеся контролю складочные пункты — Вологду и Архангельск; в Архангельске он грузился на иностранные суда под строгим наблюдением должностных лиц, требовавших от экспортеров предъявления царских «указных грамот», т. е. разрешений «купить и за море отправить» то или иное количество зерна. Поскольку обойти царскую монополию было невозможно, иностранцы штурмовали правительственные круги в Москве. Начиная с 1627–1628 гг. отбою не было от ходатайств европейских держав, и прежде всего Голландии, о разрешении закупить в России значительные партии хлеба. В первой половине 20-х годов практиковалась система «рекомендательных писем», при которой иностранное правительство, скажем голландское, только поддерживало прошение того или иного частного купца, но с 1627 г. в роли покупателей в основном выступают уже сами правительства, лишь уполномочивающие какого-либо фактора или «приказчика» приобрести и погрузить в Архангельске на корабли разрешенное количество зерна. При этом каждое правительство стремилось добиться монопольного права на русский хлеб: количество его, доступное для экспорта, было невелико, а конкуренция неизбежно взвинчивала цену. Так как с точки зрения коммерческой московскому правительству было безразлично, кому продавать хлеб, естественно, что соперники прибегали к политической аргументации, а московское правительство со своей стороны стало рассматривать отпуск хлеба тому или иному государству как акт политической дружбы.

Даже запрашивая высокую монопольную цену, например с Голландии, Англии, Франции, оно все же с полным основанием трактовало разрешение на покупку и вывоз хлеба как материальную помощь дружественной державе, ибо знало, что эта высокая цена все же много ниже европейских хлебных цен. В сущности, здесь уже налицо в известной мере идея субсидии. Но в полной мере она выступает в том способе, каким предоставлялся хлеб отчасти Дании и главным образом Швеции.

Вообще в арсенале внешней политики правительства Михаила Федоровича, вернее — Филарета Никитича, идея субсидий занимала не последнее место. Начав вскоре после Деулинского перемирия 1618 г. готовиться к новой войне с Польско-Литовским государством, оно активно искало, союзников, и уже в 1623 г. французский посол доносил из Константинополя в Париж, что Москва предлагает платить Турции за участие в войне против Польши по 400 тыс. талеров ежегодно [248] Акты исторические, относящиеся к России, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым, т. II. СПб., 1842, с. 424. , т. е. ту же сумму, которую позже платила Франция Швеции. Через 10 лет Москва согласилась платить Швеции, тоже за войну с Польшей, по 100 тыс. талеров ежемесячно, т. е. 1 млн. 200 тыс. талеров в год, следовательно, сумму, в три раза превосходившую размер французской субсидии [249] См. переписку по этому вопросу между Густавом-Адольфом и московским правительством: ЦГАДА, Дела шведские, 1631 г., стб. 8; 1632 г., стб. 2, 5. Уже согласованный проект, по которому Густав-Адольф обязывался выставить на эти русские деньги особую армию и двинуть ее из Германии против Польши, был сорван смертью Густава-Адольфа и последовавшими событиями. См. об этом ниже. . Иначе говоря, для нанесения удара главному врагу — Речи Посполитой — в Москве не останавливались перед мыслью о выплате тому или иному союзнику значительной денежной наличности, с таким трудом накопленной в царской сокровищнице.

Но ведь дело не сводилось к организации удара непосредственно по Речи Посполитой. В Москве отлично понимали: Сигизмунд III силен поддержкой папства и Габсбургов, его агрессия в Северо-Восточной Европе является лишь звеном более мощного фронта общеевропейской агрессии, руководимого Империей и Испанией. Поэтому в Москве считали своими союзниками всех врагов Габсбургов в Европе. Голландец Исаак Масса в 1626 г. в докладной записке на имя Генеральных штатов писал о возможности сближения с Россией: «Государственными делами там теперь руководит отец царя, патриарх, искусный политический деятель и, вследствие своего плена в Польше, непримиримый враг поляков, которому хорошо известно, кого надо считать друзьями и кого врагами Австрии и Испании» [250] Obolensky М., van der Linde A. Histoire des guerres de la Moscovie (1601–1610) par Isaac Massa, t. 1. Bruxelles, 1866, p. 264. . Естественно, что именно германский император («римский цесарь») с его воинствующим католическим окружением («с папежскими советниками») был после Польско-Литовского государства главным недругом в глазах Филарета Никитича. И для его разгрома или по крайней мере отвлечения Филарет Никитич считал необходимым идти на самые серьезные не только дипломатические, но и материальные жертвы. Денежную наличность надо было беречь для схватки с Польшей, но русская казна располагала еще и иными потенциальными ресурсами, которые могли быть обращены против императора, — в первую очередь хлебом.

В 1653 г., когда после снижения 30–40-х годов наблюдался новый подъем хлебных цен в Западной Европе, шведский резидент Родес так описывал значение этого ресурса царской казны: «Что касается хлеба со всей России, то он также принадлежит их ц. в., и абсолютно ни одному частному лицу не разрешается им торговать. Эта торговля при теперешних один за другим последовавших дорогих годах доставила их ц. в. значительно доходов, особенно за теперешние протекшие 4 года, в течение которых они приказывают ежегодно собирать почти 200 тыс. «четвертей» (хлеба), который поэтому по всей стране скупается и со всех мест свозится в Вологду. В казанской, нижней (нижегородской) и лежащих вокруг них областях «четверть» покупается за 12–25 копеек… в ярославской, ростовской и вологодской — 36–50 копеек… Итак, «четверть» в Архангельске не может обходиться со всеми расходами свыше одного рейхсталера [251] Рейхсталер, или «ефимок», равнялся 50 коп., или ½ рубля, номинально реальный же разменный курс колебался в первой половине XVII в. между 45 и 57 копейками. . Так как они потом в четыре названные года всякий раз брали в свою очередь за «четверть» свыше 2½–2¾ рейхсталера, то доходы с хлеба доставили их ц. в. в короткое время свыше одного миллиона рейхсталеров» [252] «Состояние России в 1650–1655 гг. по донесениям Родеса». — «Чтения в Обществе истории и древностей российских», 1915, кн. 2, с. 159. .