Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Обеспечивая себе всеми этими средствами известное влияние в русской армии, Густав-Адольф тем не менее понимал, что все же не от военных кругов, а от русского правительства будет зависеть в конце концов начало войны Московского государства с Речью Посполитой. По-прежнему бездействуя поневоле на своем померанском плацдарме, он не переставал обдумывать то тот, то другой способ подтолкнуть медлительный ход событий на востоке.

Решение этой дипломатической проблемы было найдено им только в конце октября — начале ноября 1630 г. Вернее, решение привез ему в эти. дни один из самых своеобразных и интересных деятелей европейской дипломатии того времени — француз Жак Руссель [348], проехавший в качестве венгерского (собственно — трансильванского) посла через Константинополь, Москву, Швецию и привезший Густаву-Адольфу в Померанию письма от Бетлена Габора (уже к тому времени умершего), турецкого султана, крымского хана и московского царя [349]. Руссель, хотя безусловно не лишенный черт авантюриста, внушил Густаву-Адольфу, как и ряду других крупных деятелей, большое уважение своим умом и политическими идеями. Вместе они и разработали проект, по словам Анлунда, «поразивший весь мир» [350]: заявить претензию Густава-Адольфа на польский престол, который вот-вот должен был освободиться ввиду дряхлости Сигизмунда III.

Из последующих писем Русселя к Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету Никитичу видно, что этот проект Руссель уже ранее обсудил и выработал с ними во время своих тайных бесед в Москве [351], хотя прислан-то был изложить перед ними план приобретения польской короны Бетленом Габором [352](во время пребывания Русселя в Москве стало известно о смерти Бетлена Габора) [353]. Проект посадить на польский престол Густава-Адольфа был, как видно, составной частью того «великого замысла», обсуждавшегося в палатах Филарета Никитича в июне 1630 г., на который Руссель часто намекает в письмах. Но и Густав-Адольф со своей стороны был тоже подготовлен к этому шагу. Ему было известно от посла Страссбурга, вернувшегося е отчетом в Швецию в начале 1630 г., что перед смертью Бетлен Габор писал польским магнатам, горячо рекомендуя Густава-Адольфа на польский престол. Канцлер Оксеншерна был еще сторонником выдвижения кандидатуры Густава-Адольфа и теперь вместе со Страссбургом держал курс на всемерное разжигание религиозной борьбы внутри Польши. Густав-Адольф имел тайные сношения (через рижского бургграфа Ульриха) с вождем литовских протестантов — князем Криштофом Радзивиллом [354].

Однако все это было совсем не похоже на принятое теперь решение. Густав-Адольф, возведя Русселя в высокий придворный ранг и снабдив 5 ноября пышными верительными грамотами и широкими полномочиями, отправил его в качестве своего официального посла к польским магнатам и сенаторам, к польской «республике», минуя короля. Руссель должен был открыто пропагандировать выгоды польско-шведской унии и Густава-Адольфа как защитника польских свобод от «узурпаций» Сигизмунда, собиравшегося при жизни добиться избрания королем кого-либо из своих сыновей. Заехав в конце ноября в г. Эльбинг к канцлеру Оксеншерне, который был удивлен всем этим, но подчинился воле короля, Руссель затем с декабря 1630 г. обосновался в Риге и Дерите. Оттуда он посылал гонцов в Польшу с письмами к магнатам и сейму, а позже, в 1632 г., стал даже печатать эти письма и антигабсбургские воззвания, как и верительные грамоты Густава-Адольфа, и широко распространять их в Польше. Перепуганные польско-литовские протестанты, к которым он адресовался, в том числе Радзивилл, разумеется, начали отрекаться от всякой связи со шведами, шляхтичи публично рвали русселевские листовки с восхвалениями Густава-Адольфа или отсылали их разгневанному Сигизмунду. В апреле 1632 г. гонец Русселя Мавиус, добивавшийся после сейма встречи с польским дворянством, едва спас свою жизнь [355]. Вся Европа была поистине поражена таким небывалым способом ведения политических дел [356].

Русселя считают первым виновником неудачи претензий Густава-Адольфа на польский престол. «Насколько удачна, — говорит Вейле, — была политика Густава-Адольфа в отношении Польши до заключения Альтмаркского перемирия, настолько неудачной она была во время перемирия». Его «основной план — вызвать в Польше междоусобия, отнять престол у потомков Сигизмунда или хотя бы принудить их к отказу от притязаний на Швецию — полностью провалился. Руссель только оттолкнул от Густава-Адольфа польские оппозиционные круги, слишком рано разоблачив его намерения перед противниками, когда надо было еще действовать в глубокой тайне через Радзивилла» [357]. Но действительно ли в этом состоял «основной план» Густава-Адольфа? 22 апреля 1631 г. он сам писал Оксеншерне, что вопрос о польской короне его совершенно не интересует [358]. Да и мог ли этот проницательный политик не понимать, что у него ни при каких обстоятельствах нет шансов получить мирное большинство в польском сейме! Сопоставление актов его польской политики и его русской политики подтверждают иную мысль, — что на самом деле его основной план состоял в том, чтобы принудить Московское государство к войне с Польско-Литовским государством. Ведь его манила гораздо более пленительная цель, чем польская корона: покорение Германии, возможно — германская императорская корона [359]. И только свобода рук Речи Посполитой была препятствием на пути к этой цели. В те же самые дни, в начале ноября 1630 г., когда столь громогласно Руссель был отправлен в Польшу, Густав-Адольф дал совершенно тайное поручение Мониеру ехать в Москву с новым проектом разгрома Речи Посполитой, о чем речь будет ниже. Насколько эти две миссии представляли одно целое, видно из того, что Густав-Адольф обе составленные им инструкции, Русселю и Мониеру, из которых первая датирована 8 ноября, вторая — 11 ноября, переслал вместе (по-видимому, с Русселем) для сведения канцлеру Оксеншерне, ответ которого от 17 января 1631 г. с разбором обеих инструкций, кстати сказать, лишний раз подтверждает впечатление, что Оксеншерна в то время стоял несколько в стороне от русской и польской политики Густава-Адольфа, не все в ней понимал, да и не все знал. Но во всяком случае и Оксеншерне было ясно, что главная задача не только Мониера, но и Русселя — «добиться в России войны против Польши» [360]. Русселю инструкция предписывала ехать из Польши в Москву.

В чем же состоял замысел Русселя и Густава-Адольфа? Они решили воздействовать на московское правительство его же собственным козырем. Московское правительство, предлагая через Русселя Густаву-Адольфу польскую корону, несомненно, исходило из того расчета, что в случае согласия Густаву-Адольфу придется предпринять военное вторжение в Польско-Литовское государство (как собирался действовать и Бетлен Габор); при этом он должен будет искать военного союза с Москвой, и Москва сможет продиктовать свои территориальные и политические условия будущему польскому королю [361]. А Густав-Адольф теперь с помощью того же Русселя перенес акцент на вопрос о согласии польских панов на его избрание и тем самым пугал Москву возможностью получить польскую корону мирным путем, без военного давления и, следовательно, без московской помощи. Мало того, в перспективе Московское государство оказалось бы соседом сильного польско-шведского государства, не успев ничего вернуть из своих потерь времен смуты и интервенции. Ясно, что известие о миссии Русселя должно было заставить Москву поторопиться с объявлением войны Польше. Так и случилось.